Наши души
Шрифт:
– Раз – Два! Достаточно. Попрыгали, потрясли руками, – Иван вскочил на ноги первым. – А теперь на турник! – подкинул шестилетнего сына на перекладину и ухватился сам. – Раз. Два. Трри.
– Четты-ырреее, – Петя исправно тянул подбородок к турнику.
Отец перекинул свою руку за руки сына, продвинулся на перекладине и обхватил ноги сына своими ногами, взяв на себя часть его усилий. Теперь они подтягивались вместе:
– Пять… Шесть… Семь… Восемь… Девять… Десять. Хорош!
Иван спрыгнул с турника и выставил вперёд руки:
– Прыгай, подстрахую.
Петя согнул в локте более сильную правую руку, пытаясь подтянуться ещё. Отец слегка подтолкнул его кверху:
– Оддиинннаддццаать!
С трудом оторвав сына от перекладины, Иван повалил его на бархатную траву и сам упал рядом. Едва отдышавшись, он встал на руки, согнул их в локтях и резко выпрямил одновременно с махом всего тела. Оказавшись на ногах, отец схватил сына за ступни:
– Давай, сынок, побежали на руках!
Петя изо всех сил побежал вперёд, пока руки не подогнулись от усталости. Иван с ходу подхватил сына, сунул себе подмышку и побежал дальше, к пруду.
– Ну, Петька, братан, я подтягивался лучше всех, а ты у меня будешь самым сильным человеком на планете Земля! А теперь купаться! – размахнувшись, Иван закинул в воду визжащего от радости сына и сам прыгнул вслед, подняв сноп хрустальных брызг.
Вновь звуки стали приглушёнными, как не от мира сего, или не от мира того, с какой стороны посмотреть, а где есть кто, уже и не разобрать. «Буль, буль, буль, буль», – пузыри вырвались на поверхность лужи и взорвались, ломая картинку почти забытого прошлого. Юркая ящерица, будто вспомнив о доме, стремительно соскочила со спины Ивана и растворилась в родной стихии.
Сгорбленный человек встал на колени, вымыл лицо, шею, двукратным движениями рук зачесал волосы кверху. На четвереньках он подполз к рюкзаку, достал блокнот и задумался. Раздались странные голоса:
– Ты вчера палочку поставил?
– Я не знаю, – ответил себе Иван чужим голосом.
– А кто должен знать? – не унимался первый.
– Может, ты поставил?!
Первый голос:
– Нет. Не знаю.
Второй:
– Ну ты и дурак!
– Сам ты дурак! Ты же с собой разговариваешь!
– Ну и что здесь такого? – Иван нарисовал чёрточку, зачеркнул её, снова нарисовал и убрал блокнот в рюкзак. Затем поднял лосиный рог, поцеловал его и закрепил между двумя сёстрами-берёзками. Помахал рукой небу и продолжил свой путь. Быстро темнело, вскоре лес полностью провалился в черноту ночи, но ещё долго в кромешной тьме слышалось чавканье сапог по болотистой жиже и вторящий ему хриплый голос:
– Я сейчас, сейчас, сынок… Подожди немножко. Ты только не уходи никуда…
Тем временем в одном маленьком Волжском городе в кабинете полиции сидела заплаканная Светлана. Она вздрогнула, с надеждой посмотрела в сторону распахнувшейся двери, привстала со стула и села обратно. Женщина, офицер полиции, подписала принесённую распечатку и поставила свой штамп:
– Ладно, уговорили, какой уж день ходите, будем искать Вашего благоверного, – протянула лист бумаги, – вот ещё копию записки возьмите, которую сегодня нашли,
Светлана вытерла слёзы платком:
– Но у нас же ситуация другая, по…
Офицер встала из-за стола и протянула лист:
– У всех ситуация другая! Я же сказала: «Будем искать».
Зарёванная Светлана, едва нащупав замочную скважину, вошла в пустую квартиру, опустилась на пол и протяжно завыла. Из её рук выпала ксерокопия и плавно легла рядом. На бумаге размашистым почерком мужа было написано: «Света, Саша, простите – так было нужно. Не ищите меня. Здесь я уже всё сделал». Дата и подпись.
Лес. Сумерки. Голодный костёр безуспешно пытался дотянуться до вкуснятины или хотя бы лизнуть сохнущие на палке носки. Поставив очередную черту в блокноте, Иван взял в руки банку с килькой.
– Ну что, Петь? Может, сожрём её всё-таки, а? Надоело любоваться!
Открытые консервы моментально вскружили голову самыми ароматными ароматами. Почти не пережёвывая, Иван заглотил содержимое банки, поперхнулся и закашлялся. Какое-то время он катался по земле, хватаясь то за живот, то за горло, потом лежал, свернувшись эмбрионом, пока не наступила сильная рвота. Тело сотрясалось от конвульсий, а перегруженный мозг разряжал в темноту вспышки ярких молний.
– Да нечем уже блевать, падла! – Иван сплёвывал и корчился от новых рвотных позывов, давился слюной и катался по земле. – Достал блевать уже, перестань…
Неожиданно он схватил топор и с силой метнул его в дерево, за ним полетел нож и вонзился рядом.
– Да что же я не сдохну-то никак?! Да сколько можно-то? Да на хрена это нужно??
Рыдания, причитания, плач, жалость к себе сотрясали грубо вырезанный кусок плотной материи. Этих стенаний не слышал и не чувствовал никто, даже сам Иван – они были вне зоны его доступа.
Видимый мир исчез, плавно погрузившись в темноту, и так же плавно из неё вышел. Костёр радовался, потрескивая припасённым с вечера завтраком, Иван лежал рядом с ним и еле слышно пел:
«Если я заболею, к врачам обращаться не стану,Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду):Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,В изголовье поставьте упавшую с неба звезду…»Лежащий с разбросанными по сторонам руками человек вращается вокруг своей оси, уменьшается в размерах, как будто видеокамера, или тот, кто на него смотрит сверху, или собственная душа удалялись к макушкам хилых деревьев, а потом всё выше и выше, в бескрайний океан неба, где звучит эстрадное исполнение песни: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте упавшую с неба звезду».