Наши крылья растут вместе
Шрифт:
Даниэль развернул плотный лист бумаги, читая текст от начала до конца. Здесь не было ошибки- он действительно был аттестован. Два месяца ада не прошли зря. Десять лет не прошли зря. Чувствуя на своих плечах тепло ладоней Оливии, он обернулся к ней, встречаясь с ее взглядом и улыбнулся. Мечты сбывались одна за другой, он уже не поспевал за их темпом. Казалось, он имеет все, но это «все» надо постараться сохранить. Одно противоречит другому. За связь со стюардессой его экипажа, он мог лишиться всех похвал и званий. Таковы правила, которые он нарушал, не думая об этом.
Его рука коснулась ее щеки, нежным шелком
– Можно я останусь у тебя пока Мел не вернется?
– Тихим шепотом спросил он, глядя ей в глаза. Находиться в большом пустом доме ему не хотелось, даже Марка он практически в нем не встречал, - хотя, наш рейс раньше, чем она вернется.
– Конечно, - Оливия коснулась его руки, слегка улыбнувшись. Она не ожидала, что Даниэль попросит такое, - знаешь, я...
Она не договорила, опустив взгляд, слегка нахмурив брови. Такая реакция не ускользнула от его внимания:
– Что-то ни так?
– Нет, - она вновь коснулась его своим взглядом, - просто...Я раньше никогда... не жила с мужчиной, - наконец произнесла девушка. Признание далось ей с трудом. Она понятия не имела, как с ними жить. Она всегда была одиночкой. Легкие романы заканчивались толком не начавшись. Оливия первая рвала все нити связи, объясняя это тем, что ее мир- небо, она слишком много думала о работе.
Даниэль засмеялся, привлекая ее удивленный взгляд:
– Отлично, я буду первым.
Одновременно хотелось быть и последним. Он посмотрел на окно, не видя на подоконнике цветов и его это порадовало. Знать про Патрика ему не хотелось. Не хотелось думать про Паулу, про обиду, которую он ей нанес, хотя не считал себя виноватым. Он никогда ей ничего не обещал.
Он просто хотел жить сегодняшним днем, радоваться тому, что имеет сейчас. Просто наслаждаться настоящим.
Глава 40
Присутствие Даниэля в квартире напомнило девушке о ночи проведенной в странной гостинице Гамбурга. И хотя все было по-другому, она не могла объяснить это сравнение. Возможно, именно тогда впервые они делили одну ванну, одну комнату. Тогда они спали на разных кроватях, но было ощущение близости, как сейчас.
Впервые Оливия поняла, что ей не скучно без Мел. Она впервые не хотела лежать целый день на кровати, смотря в потолок или мотаться по городу в поисках ненужных покупок. Сейчас ей было с кем поговорить. Она даже радовалась тому, что жарила яичницу на двоих, при этом напевая до боли родную мелодию своей авиакомпании.
– Мне кажется я на борту рейса 2-1-6, - смеялся Даниэль, - ты всегда поешь, когда готовишь?
Было странным осознавать тот факт, что она вообще до этого не готовила. Оливия ненавидела готовить. До сегодняшнего дня:
– Я впервые здесь жарю яичницу, Даниэль, так что прошу прощения, если она будет не вкусной.
Он часто обнимал ее, заставляя чувствовать свое присутствие. И от этих ласк хотелось все бросить, зарыться под одеялом, наслаждаясь друг другом.
– А как можно испортить яичницу?
За время, проведенное вдвоем, Оливия много узнала о Даниэле. Он
Рассказывая про семью, он так же упускал слово «отец». Но Оливии довелось уже узнать про него раньше и сейчас она боялась затронуть эту тему вновь, понимая, что она больна для Даниэля. В памяти еще свежи были воспоминания его слов, сказанных во время очередной игры между ними. Тогда он сказал, что не желает обсуждать смерть своего отца тем более с ней. Но она поймала себя на мысли, что хочет помочь его воспоминаниям взрываться не гневом, а яркой радугой в душе. Любое воспоминание о любимом человеке не должны проявляться отрицанием того, что было с ним связано. Ей, как никому другому, было это известно. Когда-то она переступила через свою боль, ненавидя самолеты, один из которых убил ее отца. Оливия не родилась небесной феей, она прошла душевную адскую боль, чтобы стать стюардессой и взойти на борт самолета. Но лишь один шрам не мог стереть тот день, когда отца не стало. И этот шрам на груди девушки нежно коснулись пальцы Даниэля. Теперь он хотел знать о нем, пытаясь забрать боль на себя:
– Если тебе больно об этом вспоминать, я могу ждать столько, сколько ты сможешь молчать.
Она не хотела молчать, смотря на его пальцы, касающиеся этого ужасного шрама. Он не был ему противен, Оливия убедилась в этом, когда его губы мягким шелком коснулись белого следа ее воспоминаний:
– Я расскажу тебе. Мне нечего скрывать.
– Она устроилась удобней на его плече, теперь рассказывая о своей жизни, - на улице была ясная погода и я гуляла с соседскими детьми во дворе. Солнце освещало его очень ярко, как никогда, создавая духоту. Я даже не поняла, в какой момент ветер поменял свое направление, надувая темную грозовую тучу. Она появилась из вне, выжимая из себя крупные капли холодного дождя. Именно вода заставила нас разбежаться по домам, и я забежала к маме на кухню, нюхая запахи готовившейся еды. Мне было все равно, что именно она готовила, но запах был обалденный и я ощутила голод. Но что бы отвлечь себя, я включила телевизор. А мама пела, мешая мне смотреть.
Оливия опустила глаза, видя яркую картину в своей памяти, которую поклялась забыть. Но она помнила. Она не забыла ни минуты той страшной новости. Она даже помнила лицо диктора, смотрящего на нее с экрана телевизора:
– Она пела, но я уже не слышала ее, уставившись на фотографию самолета, летевшего из Бостона в Лондон британскими авиалиниями, рейса номер 5-6-3. Диктор сказал, что он упал в Атлантический океан.
– Оливия облизнула пересохшие губы, ощущая дыхание Даниэля возле своего уха:
– Оливия, - прошептал он, пытаясь вывести ее из транса, - не надо, не рассказывай, если тебе тяжело.
Но девушка не слышала его, вновь ощущая тот ужас:
– Я вскрикнула, в глазах застыла пелена тумана. Сердце просто остановилось, останавливая сознание. В голове темнело и гудело, как рой пчел возле улья. Я задыхалась. Я помню, как пошатнулась, хватаясь за столешницу. На его конце лежал нож. Я падала, и он летел вместе со мной, колом втыкаясь мне в грудь. Больше ничего не помню. Ни боли. Ни слез.