Наши танки дойдут до Ла-Манша!
Шрифт:
Когда отходившие танкисты наконец поравнялись со мной, оказалось, что танкистом, тащившим на плечах два автомата, пару «сидоров» и бесчувственного товарища, был наш литовский переросток, старший сержант Арнис Гамзюкас.
— Это кто там у тебя? — поинтересовался я, хотя даже в подсвеченной пожарами и взрывами темноте было примерно понятно, кого не хватало в этой честной компании.
— Этто тоффарищщ старший лейттеннант. Ефффо каантууссило! — ответил Гамзюкас со своим, непередаваемым прибалтийским акцентом.
Стало быть,
— Ладно, быстро тащите его в самолёт! — приказал я своим танкистам.
— Ты никак ранен? — спросил я подхромавшего ко мне Маргелова-младшего.
— Да зацепило маленько, ебтыть, но кость вроде не задета. Шальной то ли снаряд, то ли мина, мать её так... Кстати, если бы не этот твой Маликов, нас всех могло и убить. Он приказал залечь до того, как рвануло, и меня на землю повалил. Кстати, везучий хрен — его только контузило, а рядом двух ребят довольно прилично зацепило, мля...
— Потери есть?
— Один убитый из моих плюс раненые.
— Ладно, быстро хромай к самолёту, там перевяжешься!
Помаленьку к этому самому самолёту двинулись и мы с тащившим на спине рацию Тетявкиным. В воздухе мощно выли, свистели и гудели «Миги» и «Сушки», на английских позициях одна за другой рвались НАРы и бомбы (уже не столь основательные, как вначале). По нам англичане сейчас стреляли редко, зато пытались вести заградительный огонь из малокалиберных зениток и пулемётов по истребителям-бомбардировщикам. В темноте это у них получалось не очень.
Последним к «Геркулесу» прибежал запыхавшийся старлей Узбеков с четырьмя солдатами.
— Всё! — доложил он. — Танки и прочую технику заминировал, на хрен!
— Молодец! Все на борту?
— Вроде все! — доложили откуда-то из темноты грузового отсека «С-130». По-моему, это был Кока.
Втолкнув в самолёт Тетявкина, я залез внутрь и сам. В тёмном брюхе «Геркулеса» пахло керосином, резиной и пороховым дымом, который натянуло снаружи.
В небе над нами как раз появилась очередная группа истребителей-бомбардировщиков, начавшая работать по-английским позициям. Правда, за точность их удара нельзя было поручиться — Teтявкин уже не мог их направлять. Но, по-моему, это был самый подходящий момент для взлёта.
Бойцы задраили входные люки, я, кинув на пол автомат и вещмешок, снял с мокрой от пота головы шлемофон и полез в кабину. Там в слегка подсвеченной горевшими на приборных панелях тусклыми лампочками полутьме обнаружилась Смыслова, видимо, уже довольно давно сидевшая за штурвалом на правом кресле. Похоже, она тут уже всё осмотрела и облазила, чисто по-женски обстоятельно. Сейчас она была умытая, причёсанная и донельзя деловая, пристёгнутая привязными ремнями к креслу и с пилотскими радионаушниками на голове. Чувствовалось — осознавала, что сейчас всё только от неё одной зависит...
— Ты уже здесь? — недовольно поинтересовалась она, спустив дугу наушников на шею. — Чего так долго?
— Так по плану же, —
— План — это хорошо. Без плана — какая же война...
— Кстати, а чего это ты на правом? — не дал я ей договорить. — Это же неправильно, командир должен быть на левом!
— Это у нас так, а на гнилом Западе всё наоборот. И вообще, хорош уже звиздеть, надо убираться отсюда к ебеням, пока наши не улетели, а у стервы- англичанки полные штаны!
В этот момент в пилотской кабине появился майор Деревянных, в стальной каске с расстёгнутым подбородным ремешком, с планшетом и пистолетной кобурой на боку. Чувствовалось, что наш сапёрный воевода — человек старых взглядов. Я присмотрелся — точно, даже ворот его полевого кителя был застёгнут под горло, до крайней пуговки. Точно ретроград и консерватор.... Не удивлюсь, если у него сапоги начищены и свежий подворотничок подшит. Сопя, отдуваясь и зацепляясь обмундированием и снаряжением за разные выступающие части пилотской кабины, Деревянных взгромоздился в свободное левое кресло.
— Ребята, кончайте трепаться, — сказал он миролюбивым, но в то же время начальственным тоном. — Давайте взлетать!
— Аппарат в порядке? — спросил я на всякий случай у Ольги.
— Заправлен, даже ПТБ подвешены. Всех повреждений — несколько дырок в крыльях и фюзеляже, но всё важное вроде исправно. Ну что, взлетаем, товарищи командиры?
— Все погрузились?! — заорал я ещё раз в сторону грузовой кабины.
— Все! — заорали в ответ из полутьмы. Было слышно, как там матерится Маргелов-младший, которому при тусклом свете ручных фонариков обрабатывали рану на ноге.
— Тогда давай, товарищ капитан! — сказал я Ольге.
— Значит, делается это примерно так, сказала наша ненаглядная террористка-международница сквозь зубы, ни к кому особо не обращаясь, и, возвращая наушники на прежнее место, защёлкала какими-то тумблерами на приборной доске и у себя над головой. Моторы чихнули, а потом загудели. Винты медленно закрутились, превращаясь в плохо видимые в ночной темноте мутные диски и поднимая тучу пыли.
— «Сотка», я «Рысь-315»! — сказала она в дополняющий наголовную радиогарнитуру микрофон. Мы взлетаем! — Авиации осторожнее! Не вмажьте по нам ненароком!!
А потом тупой нос «Геркулеса» пополз в расцвеченную взрывами и мелкими пожарами ночную темноту, медленно набирая скорость по шершавому бетону рулёжки. Двигатели гудели всё сильнее. Ольга, удерживая штурвал одной рукой, тянула на себя какие-то рычаги. По-моему, это были сектора газа, и тем самым она прибавляла оборотов.
Рядом с рулёжкой взорвалась миномётная мина, тяжёлый самолёт тряхнуло взрывной волной, но осколки наш борт, похоже, не задели. А спустя какие-то секунды (мне, правда, показалось, что прошло минуты две-три) позади нас бабахнуло так сильно, что у меня заложило уши, а «Геркулес» словно получил пинок под зад.