Наши за границей
Шрифт:
— F"urst Бисмаркъ теперь нтъ въ Берлин, господинъ.
— Самаго-то главнаго и нтъ. Ну, а гд у васъ тутъ самое лучшее пиво?
— Пиво везд хорошо. Лучше берлинскій пиво нтъ. Вотъ это знаменитый Бранденбургеръ-Торъ, — указывалъ швейцаръ.
— По-нашему, Тріумфальныя ворота. Такъ. Это, братъ, есть и у насъ. Этимъ насъ не удивишь. Вы вотъ ихъ за знаменитыя считаете, а мы ни за что не считаемъ, такъ что даже и стоятъ-то они у насъ въ Петербург на краю города, и мимо ихъ только быковъ на бойню гоняють.
— Сейчасъ, сейчасъ, ваше превосходительство.
Карета остановилась около ярко освщеннаго подъзда гостинницы. Швейцаръ соскочилъ съ козелъ, сталъ высаживать изъ кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввелъ ихъ въ притворъ. Второй швейцаръ, находившійся въ притвор позвонилъ въ объемистый колоколъ. Гд-то откликнулся колоколъ съ боле нжнымъ тономъ. Съ лстницы сбжалъ кельнеръ во фрак.
— Sie m"unschen ein Zimmer, mein Herr?
— Я, я… Только не грабить, а брать цну настоящую, — отвчалъ Николай Ивановичъ.
— Der Herr spricht nicht deutsch, — кивнулъ швейцаръ кельнеру и, обратясь къ Николаю Ивановичу, сказалъ:- За пять марокъ мы вамъ дадимъ отличная комната съ дв кровати.
— Это, то-есть, за пять полтинниковъ, что-ли? Ваша нмецкая марка — полтинникъ?
— Немножко побольше. Пожалуйте, мадамъ… Прошу, господинъ.
Супруги вошли въ какую-то маленькую комнату. Швейцаръ захлопнулъ стеклянную дверь. Раздался электрическій звонокъ, потомъ легкій свистокъ и комната начала подниматься, уходя въ темноту.
— Ай, ай! — взвизгнула Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ! Голубчикъ! Что это такое? — ухватилась она за мужа, трясясь какъ въ лихорадк.
— Это, мадамъ, подъемный машинъ, — отвчалъ голосъ швейцара.
— Не надо намъ, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюся… Впотьмахъ еще. Богъ знаетъ что сдлается… Выпустите…
— Какъ можно, мадамъ… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.
— Николай Иванычъ! Да что-жъ ты молчишь, какъ истуканъ!
Николай Ивановичъ и самъ перепугался. Онъ тяжело отдувался и, наконецъ, проговорилъ:
— Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь додемъ.
Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ: «прошу, мадамъ»
— Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей проклятой машиной! — плевался Николай Ивановичъ, выходя на площадку лстницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?.
— Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и не вдь куда насъ тащатъ. Мсто чужое, незнакомое, вокругъ все нмцы… Думаю, вотъ-вотъ въ темнот за горло схватятъ.
— Мадамъ, здсь отель первый рангъ, — вставилъ замчаніе швейцаръ, какъ-бы обидвшись.
— Плевать я хотла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люльк качаться. Вамъ только-бы деньги съ прожающихъ за ваши фокусы сорвать. Не плати имъ, Николай
— Мадамъ, мы за подъемную машину ничего беремъ.
— А не берете, такъ съ васъ нужно брать безпокойство и испугъ. А вдругъ со мной сдлались-бы нервы, и я упала-бы въ обморокъ?
— Пардонъ, мадамъ… Мы не хотли…
— Намъ, братъ, изъ вашего пардона не шубу шить, — огрызнулся Николай Ивановичъ. — Успокойся, Глаша, успокойся.
— Все-ли еще у меня цло? Здсь-ли брошка-то брилліантовая? — ощупывала Глафира Семеновна брошку.
— Да что вы, мадамъ… Кром меня и вашъ супругъ, никого въ подъемной каретъ не было, — конфузился швейцаръ, повелъ супруговъ по корридору и отворилъ номеръ.
— Вотъ… Изъ вашихъ оконъ будетъ самый лучшій видъ на Паризерплацъ.
— Цны-то архаровскія, — сказалъ Николай Ивановичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освтилъ газовымъ рожкомъ. — Войдемъ, Глаша.
Глафира Семеновна медлила входить.
— А вдругъ и эта комната потемнетъ и куда-нибудь подниматься начнетъ? — сказала она. — Я, Николай Иванычъ, ршительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчасъ-же нервы сдлаются и тогда смотрите, вамъ-же будетъ хуже.
— Да нтъ-же, нтъ. Это ужъ обыкновенная комната.
— Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нмецкой земл все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.
— О, нтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.
Глафира Семеновна робко переступила порогъ.
— О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорй изъ этой земли! — бормотала она.
— Ну, такъ и быть, останемся здсь, — сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. — Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? — обратился онъ съ швейцару.
— Францъ.
— Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины общалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желзной дорог, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ хать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?
— Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.
— Чайку прежде всего.
— Даже русскій самоваръ можемъ дать.
Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нмецки.
— Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ жен, которая сидла насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Вдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.
— Пожалуйста, за нмцевъ не ручайся. Озорники для прозжающихъ. Ужъ ежели здсь заставляютъ по телеграммамъ обдать, то чего-же теб?..