Наши за границей
Шрифт:
— Спасибо. Не желаю змй сть по его заказу.
— Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змю забыть не можете! — началъ швейцаръ. — Разв я хотлъ сдлать вамъ непріятное? Я не хотлъ. A что змя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змя, рыбы и амфибіенъ.
— Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербург есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ зми. Даже и рыбы-то нтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да дв корюшки — вотъ и все.
— Ну, это не настоящій акваріумъ.
—
— Пошь что-нибудь. Полно козыриться-то, — сказалъ Николай Ивановичъ.
— Да вдь гадостью какой-нибудь нмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.
— Есть щи, Францъ?
— Нтъ, щей здсь не бываетъ. Щи — это то въ Россіи.,
— Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здсь я, по крайней мр, буду видть, что я мъ.
— Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здсь въ Берлинъ это нельзя.
— Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?
— Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я полъ-бы… A ужъ въ Берлин сосиски должно быть хорошія — нмецкая да.
— A почемъ вы знаете, чмъ он здсь начинены? Можетъ быть собачиной.
— Я, мадамъ, могу вамъ сдлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.
— Нтъ, нтъ, нтъ. Ничего рубленаго. Вмсто рыбы змю подсунете.
— Опять змю? Нтъ, мадамъ, здсь змя не дятъ.
— Ну, такъ угря подсунете. Та-же змя.
— Она и стерлядь не стъ. Говоритъ, что змя, — сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:- Ну, можно хоть селянку-то на сковород сдлать?
— И селянки я сть не стану, — откликнулась жена. — Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамтно.
— Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрномъ. Можно, Францъ?
— Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье, — далъ отвтъ швейцаръ.
— Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вдь поросенокъ-то свинина, a вы здсь, нмцы, на свинин и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помшались. Прозвище вамъ даже дано — нмецкая колбаса.
— Врно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.
— Отчего?
— Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.
— Глаша! Слышишь? Опять экономія! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, нмцы! Слышишь, Францъ, зачмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вдь хоронить-то денегъ стоитъ.
Швейцаръ улыбнулся.
— Можно, по крайней мр, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? — спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.
— Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.
—
— Можно, мадамъ.
— Да вали еще дв порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. Надюсь, что это можно?
— Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нтъ въ карта.
— Тоже экономи? — спросилъ Николай Ивановичъ.
— Экономи, — улыбнулся швейцаръ.
— Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кром того, позабавиться?
— Можно, монсье.
— Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?
— Можно, можно, — кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:- Все?
— Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нтъ. Закажи, братъ, мн порцію сосисокъ нмецкихъ. Хоть он, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена сть не будетъ, а я съмъ. Нельзя быть въ Нметчин и нмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нтъ.
— Кюмель есть, — отвчалъ швейцаръ.
— Сладость нмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, длать нечего.
Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его сть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. ла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.
Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:
— Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надола Нметчина.
XVII
Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ принесъ счетъ за пребываніе въ гостинниц и сказалъ Николаю Ивановичу:
— Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому позду попасть, то торопитесь: безъ семи минутъ въ восемь отходитъ.
— Скорй, Глаша, скорй!.. — засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! — воскликнулъ онъ, увидавъ въ итог счета цифру 38.
— Да вдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей, — замтилъ швейцаръ.
— Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидли только на пив, да вашей нмецкой стряпни поли. Бифштексъ-то, братъ, былъ наврное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стну вколачивать.
— Что вы, господинъ… У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.
— Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.