Насилие и социальные порядки
Шрифт:
Не существует более ни продажности, ни наследственности каких-либо государственных должностей.
Ни для какой части нации, ни для одного индивида не существует более никаких особых преимуществ или изъятий из права, общего для всех французов.
Не существует более ни сословных цеховых управ, ни профессиональных, художественных или ремесленных корпораций.
Закон не признает более ни религиозных обетов, ни каких-либо иных обязательств, противных естественным правам или конституции.
Французская революция всегда рассматривалась как революция против привилегий. При таком подходе упускается то, что это была также революция против корпораций, против форм структурирования привилегий, которые использовались для структурирования французского естественного государства, а также всего французского общества. Данная
Американский случай представляет собой третью вариацию. У американцев очень долго была общая с Великобританией история. В результате в колониальный период развился такой стиль политики, который делал акцент на солидарной политике и оппозиции колониальным правителям (Hofstadter, 1969, р. 45). Мы уже упоминали историю идеологии вигов в Америке, которую написал Бейлин, с целью иллюстрации того, как именно страх перед фракциями и корпорациями способствовал подготовке Американской революции. Два примера из 1790-х гг. иллюстрируют то, как эти страхи увеличивались в первые годы республики.
Вначале давайте рассмотрим «Прощальное послание» Джорджа Вашингтона 1796 г. После призыва ценить Союз, а также предсказания о том, что географические различия могут подвергнуть его опасности, Вашингтон заговорил про опасности фракции:
Любые препоны на пути отправления законов, любые союзы и ассоциации, созданные под любым уважительным предлогом, с действительным намерением осуществлять руководство или контроль над конституционными властями, препятствовать им или запугивать их в ходе принятия ими решений и осуществления действий, наносят ущерб этому основополагающему принципу и носят пагубный характер.
Они способствуют возникновению фракционной борьбы, приданию ей чрезвычайной роли, замене делегированной воли нации волей партии — зачастую небольшого, но предприимчивого меньшинства общества — и, принимая во внимание чередующиеся триумфы партий, превращению государственных органов власти в зеркало, отражающее непродуманные и нелепые прожекты фракций, а не в орган реализации разумных планов, поддерживаемых всеобщим мнением и отвечающих взаимным интересам.
Чередующееся доминирование одной фракции над другой, обостренное естественным для партийных расколов чувством возмездия, которое в различные времена и в различных странах влекло за собой наиболее чудовищные преступления, само является ужасным деспотизмом. Но это ведет в конечном счете к более прочно закрепившемуся деспотизму. Нарастающие разброд и лишения подталкивают людей к мысли искать защиты и отдохновения у отдельной личности с абсолютной властью, и рано или поздно глава победившей фракции, более способный или более удачливый, чем его соперники, обращает эту ситуацию на пользу своего собственного возвышения на руинах общественной свободы.
Затем Вашингтон переключается на тему опасности партий:
Существует мнение, что в свободных странах партии представляют собой полезный инструмент контроля за отправлением власти и способствуют сохранению духа свободы…
Поочередное доминирование одной фракции над другой, заостренное духом мести, естественным для партийных разногласий, духом, в разные эпохи и в разных странах ставшим причиной ужасных гнусностей, само по себе является ужасным деспотизмом. Однако в перспективе это ведет ко все более формальному и перманентному деспотизму…
Даже если не брать подобного рода крайности (которые тем не менее не должны полностью выпадать из виду), общий продолжающийся вред, наносимый партийным духом, вполне достаточен для того, чтобы умные люди задались целью утихомирить и ограничить его.
Предупреждение Вашингтона относительно опасностей фракций и партий опиралось на его собственный президентский опыт, когда федеральным правительством была предпринята попытка создания первой экономической корпорации. Первый вызов, с которым столкнулось новое правительство, был финансовым. Конституция 1787 года была отчасти мотивирована потребностью предоставить правительству полномочия взимать налоги, чтобы оно могло собрать деньги для выплаты долгов, накопленных за время революционной войны. Когда первый конгресс собрался, секретарь казначейства Александр Гамильтон предложил трехчастную схему. Все существующие национальные
Однако тезисы Гамильтона о создании новой финансовой системы Америки не были лишены и зловещего подтекста. В январе 1790 г. в своем «Первом отчете об общественном кредите» Гамильтон отметил: «Если все общественные кредиторы будут получать свои пошлины из одного источника… то у них будут единые интересы. А если у них будут единые интересы, то они объединятся с целью поддержки фискальных мер правительства» [196] . Получается, что Гамильтон выступил с инициативой создать именно тот тип фракционной группы интереса, поддерживающей правительство (альянс с могущественной группой интереса), которого больше всего боялись виги в Великобритании.
196
«Report on the Public Credit». American State Papers, Finance, vol. 1, p. 15. Фергюсон (Ferguson, 1961) анализирует то, как в мышлении Гамильтона переплетались конституционные вопросы и вопросы государственного долга.
Оппозиция плану Гамильтона возникла очень быстро, критика была направлена на право федерального правительства создавать корпорации. Рассматривая вопрос о том, стоит ли подписывать предложенный билль или же следует наложить на него вето, Вашингтон посоветовался с Гамильтоном, Джефферсоном (государственный секретарь), а также Рэндольфом (генеральный прокурор). Гамильтон решительно убеждал Вашингтона подписать. Джефферсон и Рэндольф разубеждали его. Они облекли свои аргументы в конституционные понятия: американская конституция не дает федеральному правительству полномочий создавать корпорации; следовательно, правительство не имеет на это права. Гамильтон возразил, что эти полномочия прописаны в Конституции [197] . Данная конфронтация породила один из наиболее продолжительных политических споров в американской истории— спор о полномочиях федеральной власти, вытекающих из Конституции.
197
«Каждая сила, наделенная правом на правительство, по самой своей природе является суверенной, она по самому определению себя как силы обладает правом использовать все необходимые и применимые средства для достижения целей этой власти, кроме тех, что не оговорены в Конституции, или же не являются аморальными, или же не противоречат сущностным целям политического общества» (McKee, 1957 [1934], 101.—Курсив в оригинале).
В споре также были затронуты более общие вопросы, касающиеся опасностей корпораций. Джеймс Мэдисон, тогда представитель Виргинии в конгрессе, высказал опасение относительно того, что санкционирование корпораций уничтожит очень тонкий баланс, установленный конституцией, и это станет причиной провала всей системы:
Мистер М. затем развил свою позицию относительно того, что точный баланс или равновесие, заданное Конституцией, необходимо соблюдать, поддерживая паритет между разными ветвями власти. Он показал, что если принцип равновесия не будет сохранен, то тогда преимущества отдельных независимых ветвей будут утрачены, а их отдельные усилия и соображения окажутся полностью бессмысленными…
Право предоставлять привилегии, как заявил М., — это серьезная и очень важная власть, ее не следует использовать до тех пор, пока мы не поймем, что имеем полное право делать это. Тут он пустился в повествование о том значительном и масштабном влиянии, которое инкорпорированные общества оказали на общественную жизнь Европы. Это мощнейшие машины, достаточно компетентные, чтобы оказывать влияние на общество в соответствии с принципами, по большей части никак не вытекающими из воли народа (Annals of Congress, 1st