Насилие над разумом

Меерлу Джуст

Поскольку слова теряют свою коммуникативную функцию, они все больше и больше приобретают пугающую, регулирующую и внушающую функцию. Нужно верить официальным словам и подчиняться. Разногласие и несогласие становятся физической и эмоциональной роскошью. Злобные нападки и сила, которые за ним стоят, являются единственной разрешенной логикой. Факты, звучащие вопреки официальному курсу искажаются и подавляются; любая форма психического компромисса - измена. В Тоталитарии нет поиска правды, а только вынужденное принятие тоталитарных догм и клише. Самая пугающая вещь из всех, состоит в том, что параллельно с увеличением наших средств сообщения, уменьшилось наше взаимное понимание. Подобно

Вавилонскому Столпотворению, беспорядок захватил и удерживает политические и аполитичные умы в результате смысловой неразберихи и слишком большого количества вербального шума.

Отступничество, как преступление в Тоталитарии

Тоталитария делает думающего человека преступником, поскольку в нашей мифической стране гражданина можно наказать за неправильные взгляды, как за неправильные проступки. Поскольку зоркие глаза тайной полиции везде, критиком режима управляют методы конспирации, даже если он хочет безопасно поговорить с теми, кому он хочет доверять. То, что мы раньше называли, "нацистский жест", было тщательным осмотром перед началом разговора с другом.

Преступник в Тоталитарии может быть случайным козлом отпущения для выпуска официальной враждебности, здесь часто имеется потребность в козлах отпущения. В зависимости от стратегической потребности партии, в один день гражданин может стать героем, в другой — злодеем.

Почти все зрелые идеалы человечества являются в Тоталитарии преступлениями. Свобода и независимость, компромисс и объективность - все они изменнические. Это новое в Тоталитарии преступление, отступническое преступление, которое можно описать как упрямый отказ принять вменяемую вину. С другой стороны, герой в Тоталитарии - это переделанный грешник, бьющий себя в грудь, отрекшийся предатель, сам себя осуждающий преступник, информатор и осведомитель.

Обычный, законопослушный гражданин Тоталитарии, далекий от геройства, потенциально виновен в сотнях преступлений. Если он упрямо защищает свою точку зрения, он - преступник. Он - преступник, если он отказывается смущаться. Он - преступник если он не участвует во всех шумных и решительных официальных действиях; запасная скамейка, тишина и идеологический отказ - измена. Он - преступник, если он не ВЫГЛЯДИТ счастливым, поэтому он виновен в том, что нацисты назвали физиогномическим неповиновением. Он может быть преступником из-за ассоциации или разъединения, поиска козлов отпущения, метания, намерения или предчувствия. Он - преступник, если он отказывается быть информатором. Его можно попробовать уличить и признать виновным в каждом мыслимом "изме" — космополитизме, провинциализме; уклонизме, автоматизме; империализме, национализме; пацифизме, милитаризме; объективизме, субъективизме; шовинизме, эгалитаризме; практицизме, идеализме. Он виновен каждый раз, когда он - кто-то.

Единственным безопасным проходом для гражданина Тоталитарии, является полное отречении от своей психической целостности.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ИСПЫТАНИЕ ИСПЫТАНИЕМ

Для Специальной Следственной комиссии Корпуса морской пехоты в Вашингтоне, которая должна была судить один из случаев промывания мозгов, меня попросили объяснить, как свидетеля-эксперта, почему некоторые американские офицеры легко уступили психическому давлению

врага.

Это было в дни когда расследования Конгресса в нашей стране резко колебались. Со всей добропорядочностью, я ответил, что иногда принудительные указания, лежащие в основе таких расследований, могут оказать соответствующее давление на восприимчивый разум. Люди обусловлены многочисленными психологическими процессами в нашей ежедневной политической атмосфере.

Даже если мы предупреждены относительно того, что могут сделать тоталитарные методы с разумом, есть причина, которая заставит встревожиться возможным разрушением значения некоторых наших собственных неприятностей.

Тоталитарный диктатор преуспел в преобразовании своего аппарата "справедливости" в инструмент угрозы и господства. Когда однажды сбалансированное чувство справедливости было признано самым благородным идеалом цивилизованного человека, этот идеал был сразу осмеян циниками — такими как Гитлер и Геббельс - и назван синтетической эмоцией, полезной только для произведения впечатления или успокаивания людей. Таким образом, в руках тоталитарных инквизиторов и судей, справедливость стала фарсом, частью пропаганды, чтобы успокаивать человеческую совесть. Сила любознательности используется неправильно - чтобы пробуждать предубеждения и враждебность у своих последователей, ставших слишком запутаными, чтобы различать правильное и неправильное.

Тоталитаризм учит нас, что суды и судебная власть могут использоваться в качестве инструмента управления мыслями. Именно поэтому мы должны изучать то, как могут использоваться наши собственные институты, умышленно или незаметно, для искажеия нашего понятия демократической свободы.

Крушение справедливости

Для психолога, возможно самым интересным аспектом Московских чисток в период между 1936 и 1938 годами, было глубокое чувство морального шока, которое чувствовали люди во всем мире, и вера в судебные процессы, которых, была потрясена до основания этими судебными искажениями. Дискуссии о пытках всегда затрагивают вопрос вины или невиновности обвиняемого меньше, чем ужасающую пародию на справедливость судебных процессов. Где-то глубоко в человеческой душе находится убеждение, что судья по определению справедливый и беспристрастный человек, что обращение суды - дорога к правде, что закон стоит выше коррупции, деградации и извращения.

Конечно, мы признаем, что судьи такие же люди как и мы, что они могут совершать ошибки, как это все мы делаем и мы даже готовы принять временную несправедливость, полагая, что возможно будет оправдание с торжеством закона и справедливости. Момент, когда судебный процесс становится фарсом, запугивающим людей шоу, глубоко затрагивает что-то в душе человека. Когда справедливость больше не слепая и положила глаз на главный шанс, мы пугаемся и тревожимся. К кому обратиться человеку, если он не может найти справедливости в судах?

В течение курса психотерапии, один из моих пациентов был призван присяжным заседателем. Этот опыт глубоко встревожил его, так как было очевидно, что обвинитель в этом случае был более заинтересован в предъявлении обвинения, чем в поиске правды. Хотя у присяжных было последнее слово и своим вердиктом они осудил прокурорскую стратегию, наш присяжный заседатель был сильно расстроен. "Что происходит", - спросил он меня, - "в других случаях? Предположим, что присяжные заседатели не смогут увидеть сквозь софизмы адвоката? Предположим, что они будут обмануты его постоянным внушением и упорством?"