Наследие Санторо

Скариани Аделина

Тот день, начало которого она уже и не помнила. Аделина Санторо, лелеемая прислугой и няньками, выросла без нормального понятия «любви» и «семейного тепла». Не зная материнской ласки, памятуя о матери лишь по оставшимся образам из раннего детства да оставшихся фотографий, единственный отпрыск Санторо не знала, что такое любящая семья, ведь отец жил своей лабораторией, сколько она себя помнила.

Но Аделина ни в чем не нуждалась. Как настоящая принцесса. В золотой клетке. Вдали от внешнего мира, где, как отец говорил, обитают лишь злые волки, жаждущие крови.

Четыре стены. Множество стен в огромном особняке, который

заменял ей тюрьму нестрогого режима. Больше всего она ненавидела эти стены. Они давили, они душили. И Аделина ненавидела отца за то, что тот оградил от всех естественных горестей, но подарил приторно-сладкий мёд в решетках. Ей было необходимо разбавить это чувство ложкой дёгтя. Пускай и жгучего.

И однажды она переборщила, не рассчитав нужную пропорцию своих эмоций. А точнее своей никчемности.

Проникнув в сектор — царство хлорки и резины — Аделина застала отца за очередной скрупулезной работой, множество невероятных колб да склянок с цветами, вероятно, позаимствованных у самой радуги.

— Я так больше не могу, — заявила шестнадцатилетняя Аделина в преддверии скандала. — Я отказываюсь жить с тобой в этой клетке! Если ты запер себя, это не значит, что ты должен хоронить и меня! Мне нужна свобода! Свобода, понимаешь! Я погубила своё детство, но не собираюсь губить свою юность!

— Ты нужна мне здесь. В целости и сохранности. Пока я не закончу проект.— Обычные заученные слова отца наизусть.

Если бы она знала, что эти слова станут надгробной речью Альберто Санторо, то возможно, выбрала бы нечто более трепетное и теплое. Ведь в порыве гнева, когда отец просто проигнорировал её, переливая синюю жидкость в зелёную, в сердце Аделины вспыхнула боль обиды, и она подхватила первый попавшийся под руку предмет — очередную склянку, что врезалась разбившимися осколками в другую в руках отца, и вспыхнула мимолетным взрывом, отбросившим дымчатой волной обоих Санторо в сторону. Но другие треснувшие склянки, слившиеся в несочетаемых дозах, выпустили из преисподней языки пламени.

— Нет! Нет! — донёсся выкрик Альберто.

Но было поздно — пожар, словно чума, расползался своим жаром по всей территории, поцелуями разбивая то, что создавалось годами.

Сирена системы безопасности да мигающие огни — всё, что слышала Аделина, когда автоматические двери лаборатории смыкали свой зев, запирая дочь, так давно жаждущую внимания отца.

Она задыхалась в тумане химикатов и огня, ища отца. И не заметила, как огромная труба, подсоединяющаяся к вакууму для варки, дала трещину и наклонилась в её сторону. А когда девушка подняла голову, труба уже фатально приближалась в отражении расширившегося гранита зрачка.

— Лина, нет!

Толчок. Лина на мгновение закрыла глаза. Удар о пол пришёлся на затылок. Голова кружилась то ли от удара, то ли от отравления дымом. Но когда Санторо подняла веки, на глазницу капнула алая капля. В живот упёрся тяжёлый предмет, по которому стекала кровь. Кровь. Аделина скользнула взглядом на лицо отца, нависшего над ней. Альберто Санторо, чьё тело стало живым щитом, держался на руках, чтобы не рухнуть на дочь. Его тело полностью пробило тонкой трубой. И издав последний хрип, он рухнул на тело Аделины, что почувствовала не только тяжесть, но и кровь, пропитывающую её одежду. Она оторопело смотрела в летящие искры из разбитой лампы под потолком, который застелил сизый дым. А голос отца в предсмертной агонии хрипотцой

нашёптывал на ухо:

— Бегала Алиса по разбитым камням Рима…

Но Аделина не шевелилась, будто её душу украли, а тело забыли, испугавшись пожара.

— Запомни, Лина, считалочка… она… ключ… Время — это змея… кусающая собственный хвост…

Почему? Почему выжила именно ты, никчёмная девчонка?

И правда, почему? Почему, когда лабораторию разблокировали и потушили пожар, выжила именно она? Разгребая разрушенные трубы вентиляции, под которыми было погребено два тела, одно пронзенное и хладное, а другое живое, но с опустошённым взглядом, все единогласно вынесли мнение: выжить должен был Альберто, а не она. Гениальный медик, заслонивший дочь от когтистой лапы смерти, а не неблагодарная девчонка, устроившая пожар своей фривольной выходкой.

— Лучше бы ты умерла.

— Отребье.

— Из-за тебя наша семья вымрет.

— Всё держалось на твоем отце.

— Бездарность.

— Убийца.

— Ты убила своего отца.

— Почему я должна кормить рот, убивший моего брата?

— Убийца. Убийца.

— Лучше бы тебя не было на свете.

Голоса улюлюкали с перекошенными лицами родственников: тётушка Изабель, её двоюродные сестры, множество других членов семьи Санторо, имена, которых она даже и не силилась запомнить.

Аделина получила мнимую свободу, наконец выйдя за пределы особняка, которым теперь управляла тётушка, вот только не заметила, что к её ногам прицепили невидимые кандалы в виде ощущения вины, которую она упрямо не замечала. Но зато блестяще соответствовала повешенной роли — занозы в заднице. Она стала ею, потому что они желали её такой видеть. Одиночество стало её неосознанным способом самобичевания за смерть отца.

Аделина ненавидела их всех. Ведь все они обвиняли, унижали, оскорбляли её — человека, что должен был умереть. Но в итоге умерли они.

— Вы умерли, а не я, — с усмешкой прошептала Санторо, сжав пену в кулаке. — Все умирают, а я остаюсь.

Потому что это и есть её наказание. Нет, потому что она живёт всем назло — и в этом её главный грех и сила.

Создав самой себе мотив жить, точно также Аделина, словно искусный иллюзионист, создала себе приподнято-весёлое настроение, вооружившись наушниками и гостиничным халатом. Санторо выскочила из ванны, пустившись на волю танца по всем комнатам. И задорно виляя бедрами и попутно скинув полотенце с головы, отправив его в полёт на люстру, Аделина вооружилась расчёской-микрофоном. Она подпевала голосам исполнителей, когда за пределами наушников явно фальшивила, да и вообще половину текста потеряла, но зато брала публику своим бойким настроем и хаотично вскидываемыми руками.

А публика заценила. Вернувшаяся с «незапланированной прогулки» Вария застыла на входе комнаты, пока Аделина вскидывала расчёской вверх и продолжала визжать песенку, вставляя вместо непонятных для неё слов «на-на-на, ла-ла-ла». И наклонившись над микрофоном, ещё умудрилась выдавить из себе не то гроулинг, не то скрим. Взметнув красной шевелюрой назад, она подняла голову, вытянув руку вверх, завыв очередной куплет, но тут её взгляд остановился на зрителях. Она всё медленнее и медленнее двигала рукой и отбивала ногой такт, пока окончательно трек не закончился. И убрав расчёску-микрофон подальше от натянувшихся неловких улыбок, засеменила в свою комнату, хлопнув дверью.