Наследница Кодекса Люцифера

Дюбель Рихард

– А теперь опять сначала, – сказал один из его охранников. Кёнигсмарк снял перчатку, и не успел никто пошевелиться, как он ударил ею солдата по лицу. Пораженный, тот отшатнулся. Кёнигсмарк настиг его и снова ударил. Его рука металась по воздуху взад-вперед. Солдат закрыл лицо ладонями, уронил шляпу и стал пятиться прочь; Кёнигсмарк, тяжело дыша, продолжал преследовать его; перчатка хлопала по лицу, изо рта генерала летела слюна, он бил, и бил, и бил… Солдат шлепнулся задом на землю, съежился и закричал:

– Пощады, ваша милость, пощады!

Кёнигсмарк снова размахнулся, но бить не стал. Он нависал над солдатом, раскачиваясь и тяжело дыша. Постепенно его поднятая

рука опустилась вниз. Затем он резко развернулся на каблуках и пошел обратно к Андреасу. Скомканную шляпу солдата он ударом ноги отбросил в сторону. Он прошел мимо Андреаса, который по-прежнему стоял на коленях, и тот почувствовал, как его схватили за плечо и подняли вверх с такой легкостью, словно он ничего не весил. Генерал шествовал дальше, волоча за собой Андреаса, до тех пор пока снова не оказался среди своих офицеров. Те нарочито смотрели куда угодно, только не туда, где лежал побитый солдат. Кёнигсмарк отпустил Андреаса и впился взглядом ему в лицо. Глаза генерала налились кровью, лицо пошло пятнами. Борода, пронизанная седыми прядями, растрепалась. Кёнигсмарк поднял руку – Андреас вздрогнул – но генерал просто потрепал его по плечу.

– Простите грубость этой скотины, – хрипло произнес, генерал. – Вы ведь член городского совета Праги, не так ли? На иезуита, как всегда, можно рассчитывать. Где вы ночевали, что от вас так дурно пахнет? Parbleu! [75]

В мозгу Андреаса вспыхнула мысль: нужно отрицать свое положение в Праге! Однако он прекрасно понимал, чего хочет от него генерал, и если он заявит, что совершенно ничего не знает, его станут пытать – либо, что еще хуже, пытать станут Карину и Лидию, и тогда…

75

Черт побери! (фр.)

– Где, черт возьми, мои жена и дочь? – выпалил он.

Генерал недоуменно вздернул бровь. У него начало подрагивать веко.

– Что, простите?!

– С вашего разрешения, ваша милость, с вашего разрешения… Я – Хлесль, член городского совета Праги, и моих жену и дочь привезли сюда вместе со мной, но я не знаю, что с ними.

Генерал наклонил голову и внимательно выслушал одного из офицеров, который что-то прошептал ему на ухо. Андреас узнал в нем человека, спасшего их в сарае у дороги от капрала и его людей. Генерал нацепил на лицо улыбку, от которой по коже шла не меньшая дрожь, чем от улыбки его жены.

– О них заботится графиня, – ответил он. – Простите, что вам и вашей семье сразу не оказали подобающего приема. Война и все такое… il comprend, n'est-ce pas? [76]

– Я… я благодарю… – с трудом произнес Андреас.

– Да, да, эта каналья война… – Генерал вздохнул. Неожиданно он так резко ткнул Андреаса пальцем в грудь, что тот охнул. – Вы же понимаете, что ваш город обречен.

– Я… я…

– Он обречен, – повторил генерал. – И от вас зависит, повторится ли Магдебург.

76

Вы ведь понимаете, не так ли? (фр.)

– Но… что, простите?!

– Магдебург, приятель! Неужели вы ничего не слышали о Магдебурге?

– Слышал, ваша милость, но…

– Магдебург защищался. Магдебург не захотел впустить армию. Жители

Магдебурга были канальями. Тот, кто во время войны ведет себя как каналья, скоро становится мертвым канальей. Двадцать тысяч мертвых каналий в Магдебурге… Вы хотите повторить это в Праге?

– Но, ваша милость… Магдебург был протестантским городом. Императорская армия сравняла его с землей. Неужели вы хотите приравнять свои действия к жестокостям императорской армии?

Кёнигсмарк так посмотрел на него, словно сомневался либо в своем собственном рассудке, либо в рассудке Андреаса.

– А это тут при чем? La guerre est la guerre.… et la mort est la mort… ne comprend pas? [77]

– Ho…

Кёнигсмарк властно махнул рукой.

– Вы – человек благоразумный. Вы же не хотите, чтобы Прага горела, а на ее улицах лежали мертвые дети. Вы скажете нам, где у стены самое слабое место, и мы сможем войти в город без больших потерь.

77

Война – это война, а смерть – это смерть, неужели не понятно? (фр.)

Андреас заговорил, и к своему полному изумлению, он услышал, что произносит такие слова:

– Ваша милость… Вы – человек чести. Я – тоже. Что бы вы обо мне подумали, если бы я предал свой родной город? Как один человек чести другому, я говорю вам: воюйте с Прагой, если считаете нужным, победите нас, если такова наша судьба, но не одерживайте победы ценой измены. Вы же не хотите уподобиться таким господам, как фельдмаршал Тилли или герцог Фридланд.

Он видел, что у офицеров Кёнигсмарка глаза вылезли из орбит, у них перехватило дух. Кёнигсмарк уставился на него. Затем он покачал головой и снова уставился на Андреаса. Открыл рот и опять закрыл его.

«Я нашел у него самое слабое место», – недоверчиво подумал Андреас. Генерал откашлялся и опять покачал головой.

– Нет, – сказал он, – нет. Уподобиться им я не хочу.

Андреас хотел что-то ответить, но генерал вплотную приблизил к нему свое лицо.

– Люди чести, вы и я, да?

Кёнигсмарк вдруг отвернулся и ударил кулаком воздух.

– Commencez! [78] – пролаял он.

Барабанный бой раздался так внезапно, что Андреас невольно вздрогнул. Офицеры развернулись. Андреас совершенно позабыл о несчастном с веревкой на шее, который ждал в снегу босиком и в одной рубашке. Теперь стоявший рядом с ним мужчина подошел ближе и затянул на веревке петлю. Осужденный запричитал и протянул скованные руки к генералу и офицерам. Темп барабанного боя все увеличивался, пока не сравнялся с темпом неожиданно заколотившегося сердца Андреаса.

78

Начинайте! (фр.)

– Пощады, ваша милость, пощады! – пронзительно закричал осужденный.

Мужчина рядом с ним, очевидно, палач, ударил его по затылку. Затем он отошел в сторону и схватил веревку. Осужденный визжал уже нечто совсем неразборчивое. От снега у него под ногами шел пар – его мочевой пузырь не выдержал. Палач стал выбирать веревку, пока она не натянулась. Крик обреченного на смерть резко затих, тело вытянулось, сопротивляясь внезапно сузившейся петле. Палач бросил на генерала вопросительный взгляд.