Наследница. Графиня Гизела (сборник)
Шрифт:
Она презрительно повернулась спиной к Гизеле и обеими руками откинула назад усеянное серебристыми блестками покрывало, ниспадавшее с ее волос. В этом наряде ее красота была еще ярче, но это, по-видимому, не оказало обычного действия на супруга. Его брови сдвинулись, он раздраженно закрыл глаза рукой, точно его что-то неприятно ослепило. И действительно, можно было ослепнуть от многочисленных бриллиантов, которыми были усыпаны ее платье и шея. В волосах сверкали цветы, составленные из бриллиантов.
— Не прикажешь ли принять этот туалет за костюм цыганки, которую ты должна изображать сегодня? — спросил он, не без примеси едкой иронии
— Роль цыганки я передала госпоже Зонтгейм, ваше превосходительство, сама же предпочла быть сегодня Титанией, — ответила та дерзко.
— И неужели для этого необходима такая россыпь бриллиантов? — сказал министр гневно. — Ты знаешь, как мне ненавистна подобная выставка драгоценных камней…
— Только с недавнего времени, друг мой, — прервала она его. — И я ломаю себе голову, что могло вызвать в тебе такую перемену… Ты презираешь те самые бриллианты, которые прежде считал непреложным дополнением к твоей супруге при каждом ее появлении в обществе. Впрочем, твой вкус мог измениться, но мне до этого дела нет! Я люблю эти камни и буду украшать себя ими, пока волосы мои черны, пока глаза мои блестят, пока я… не умру! Эти бриллианты мои, я буду защищать свою собственность, даже если придется пустить в ход ногти и зубы!
Как хищно сверкнули при этом из-под вздернутой губы маленькие, белые зубки очаровательной Титании!
— До свидания в лесу, прекрасная графиня Фельдерн! — воскликнула она и с безумным смехом, как вихрь, выбежала из комнаты.
Министр смотрел ей вслед, пока не исчезли за дверью последние складки ее газового шлейфа и пока не замолк в отдалении легкий стук ее маленьких каблучков. Тогда он запер дверь, но портьеры не опустил, как бы опасаясь невольного соглядатая.
— Мам'a очень раздражена, — сказал он спокойным голосом, обращаясь к Гизеле, которая стояла, точно окаменев. — Мысль, что один из твоих припадков может нарушить праздник, приводит ее в ужас. К тому же она боится, что незнание света и жизни может поставить нас в затруднительное положение при твоем неожиданном, не подготовленном представлении ко двору. Она, бедняжка, и не подозревает, что этому представлению никогда не бывать… И я даже не могу успокоить ее на этот счет, так как она должна узнать это из твоих уст, дитя мое!
Он взял ее за руку, его холодные пальцы дрожали. Когда молодая девушка в недоумении посмотрела в лицо отчиму, взгляд его скользнул в сторону. Он повел ее к дивану и пригласил сесть рядом с собой. Но потом снова встал, приоткрыл дверь и удостоверился, что в смежной комнате никого нет.
— Я должен открыть тебе тайну, — вполголоса начал он, — тайну, которую, кроме нас двоих, не должен знать никто… Бедное дитя! Я надеялся, что тебе можно будет пользоваться свободой еще хотя бы год, но ты сама виновата в том, что случилось. Твоя необдуманная поездка верхом привела к ужасному перевороту в твоей жизни, и я вынужден выдать тайну, которую всей душой желал бы унести с собой в могилу.
Это вступление, таинственное и темное, как ночь, повеяло страшным холодом на неопытную душу девушки. Тем не менее ни один мускул ее побледневшего лица не дрогнул.
Она сидела неподвижно и недоверчиво смотрела отчиму прямо в лицо — она перестала верить этому вкрадчивому, тихому голосу с тех пор, как узнала, что при случае он может звучать язвительно и жестко.
Он указал на портрет ее матери. Глаза девушки уже привыкли к полумраку комнаты, и она отчетливо различала
Недоверчивая улыбка промелькнула на лице молодой девушки: он скоро забыл «ангела» ради того демона, который только что выбежал из комнаты. Этот портрет висел, всеми забытый, в кабинете, куда его превосходительство не входил иногда годами, тогда как сверкающие черные глаза второй супруги взирали на него с портрета, висевшего над письменным столом в его городской резиденции.
— До сих пор ее влияние не отражалось на твоей жизни, — продолжал министр. — Но отныне ты пойдешь по пути, который она незадолго до смерти предначертала тебе. Документ, касающийся этого, находится в А. и будет передан тебе, как только я вернусь в город.
Он остановился, словно в ожидании восклицания или вопроса со стороны падчерицы. Но та упорно молчала, ожидая дальнейших сообщений.
Он вскочил и несколько раз быстро прошелся по комнате.
— Тебе известно, что большая часть владений Фельдернов перешла к ним от принца Генриха? — спросил он резким тоном, неожиданно останавливаясь перед ней.
— Да, пап'a, — ответила она, наклонив голову.
— Но ты, вероятно, не знаешь, каким образом они перешли в руки твоей бабушки.
— Никто мне об этом не говорил, но я предполагаю, что она их купила, — ответила Гизела спокойно и простодушно.
Отвратительная улыбка искривила губы его превосходительства. Он быстро присел около девушки, схватил ее тонкие руки и ласково притянул ее к себе.
— Иди сюда, дитя мое, — зашептал он, — я должен сообщить тебе кое-что такое, что, вероятно, ранит твои чувства… Но я должен предупредить, что подобные вещи случаются на каждом шагу и что свет судит о них… очень снисходительно. Тебе уже семнадцать лет, нельзя оставаться навсегда ребенком и не знать житейских отношений. Твоя бабушка была подругой принца…
— Я это знаю и слышала, что он относился к ней, как к святой…
— Было бы лучше, если бы ты смотрела на вещи с менее возвышенной точки зрения!
— О, пап'a! Не повторяй этих слов! — прервала она его умоляющим голосом. — Ведь я узнала вчера, что у нее не было сердца.
— Не было сердца? — Он улыбнулся, но лицо его при этом приняло отвратительное выражение. — Не было сердца? — повторил он. — Как понять твои слова, дитя мое?
— Она не была добра к несчастным, она готова была натравить собак на бедняков, просивших ее помощи.
Министр снова вскочил с места, но на этот раз в порыве сильного гнева. Он топнул ногой, и с его губ чуть не сорвалось проклятье.
— Кто вбил тебе в голову все эти глупости? — спросил он злобно.
Барон вдруг увидел, что находится еще дальше от цели, чем в начале: он понял, что эту детски чистую душу нелегко забросать грязью житейской правды.
— Хорошо, — сказал он после некоторого молчания, садясь около нее. — Если тебе так нравится, то скажем, что бабушка была святыней принца, который любил ее так нежно, что однажды составил духовную, в которой делал своей наследницей графиню Фельдерн и совершенно отказывался от своих родственников.