Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Марлитт Евгения

Общество, казалось, решило еще некоторое время игнорировать нелюбезность погоды и за громадными пирамидами дорогих фруктов забыло об удушливой жаре; дневной свет был не нужен. В одно мгновение, как от электрической искры, загорелись венки из звезд, разноцветные шары и факелы и пестрыми волнами света залили озеро, лужайку и сумрачное небо.

Оркестр заиграл неподражаемую увертюру к пьесе «Сон в летнюю ночь», пурпурный занавес взвился, и перед глазами зрителей предстала обворожительная картина отдыхающей Титании, окруженной эльфами…

Никогда «бриллиантовая фея» не торжествовала такой полной победы, как в эту минуту! Забыта была безмолвная, бледная девушка, лишь благодаря благосклонности князя обратившая на себя всеобщее внимание; забыто было девственно-чистое создание при виде этой обворожительной женщины, в пленительной позе замершей на ковре из мха, усеянном цветами.

Раздались восторженные рукоплескания: занавес то поднимался, то опускался, и все последующие живые картины принимались с прохладцей, даже восхитительная Эсмеральда-Зонтгейм потерпела заметное поражение.

— Прекрасная Титания, довольны ли вы вашим успехом? — спросил князь, когда баронесса по окончании представления, опираясь на руку своего супруга, подошла к его светлости.

Князь был в добром расположении духа. В антрактах, разговаривая с Гизелой, он нашел, что протеже его, девушка характера грустно-строгого, в ответах своих проявляла так же много остроумия, как и покойная блестящая графиня Фельдерн.

— Ах, ваша светлость, я, может быть, была бы и гордой, и тщеславной, — возразила прекрасная Титания нежным голосом, — но я так озабочена, что, право, совсем не думала об успехе. В то время как я должна была лежать неподвижно, глаза мои только и видели мое бедное дитя, мою маленькую Гизелу — она казалась такой бледной и уставшей… Я ужасно расстроена! Ах, ваша светлость, я опасаюсь, что бедная девочка слишком рано и во вред себе покинула благодетельное для нее уединение. Гизела, дитя мое…

Она остановилась.

Молодая девушка поднялась со своего места и с истинно царским величием встала перед мачехой. Бледное лицо, о котором так скорбно упоминала прекрасная баронесса, покрылось жгучим румянцем, и карие глаза долгим презрительным взглядом измерили жалкую, фальшивую комедиантку.

Теперь победа была на ее стороне, что без труда смог прочесть его превосходительство на лице князя и всей теснившейся вокруг толпы.

— Пожалуйста, без сцен, Гизела! — проговорил он с мрачной строгостью, едва сдерживая свое волнение. — Ты очень любишь разыгрывать комедии, но здесь не место для твоих припадков… Госпожа фон Гербек, отведите графиню в сторонку, пусть она успокоится.

Молодая девушка хотела что-то сказать, но дрожащие губы отказывались ей повиноваться.

— Ваше превосходительство, а что, эти бриллианты вашей супруги настоящие? — спросил в эту самую минуту португалец спокойным, но громким голосом, привлекшим всеобщее внимание.

Оливейра стоял рядом с министром и показывал на камни, украшавшие наряд повелительницы эльфов.

Министр

отшатнулся, как будто кто ударил его по лицу, супруга же с глубоко возмущенным видом обернулась к прекрасному чужестранцу.

— Не думаете ли вы, милостивый государь, что баронесса Флери захочет обманывать свет, надевая на себя фальшивые камни? — баронесса была в гневе.

— Ее превосходительство вправе возмутиться вашими словами, господин фон Оливейра, — проговорила графиня Шлизерн со своей саркастической улыбкой. — Что эти чудные камни без изъяна, может сказать каждый ребенок в стране, ибо это знаменитые фамильные бриллианты графов Фельдернов! Прославились же они с тех пор, как ими стала украшать себя красавица графиня Фельдерн, а она умела носить бриллианты!

И она нежно провела рукой по волосам Гизелы.

— Хотела бы я видеть вашу юную, восхитительную головку увенчанной этой сияющей диадемой, — прибавила она со спокойно-беззаботной миной, указывая на бриллиантовые фуксии в локонах баронессы.

Женщина эта обладала той редкой способностью немногими словами касаться чувствительного места в душе человека и, играя, наносить ей тяжкие раны.

Прекрасная баронесса стояла в оцепенении перед своей неумолимой мучительницей, тонкие ноздри ее раздувались в безмолвном гневе.

Неприязнь, поводом к которой послужила обоюдная зависть, существовавшая между двумя дамами, хотя и прикрытая лицемерной дружбой, нередко прорывалась наружу и давала его светлости повод являть свою обходительность и рыцарство.

И на этот раз он хотел помешать их поединку.

— Вы любите драгоценные камни, господин фон Оливейра? — спросил он, повышая голос, который немедленно должен был заставить смолкнуть все вокруг него.

— Я коллекционер, ваша светлость, — ответил португалец.

Он помедлил несколько секунд, затем быстро добавил:

— Но это украшение, — он указал на диадему Титании, — интересует меня особо: у меня есть точно такое же.

— Это невозможно, милостивый государь! — воскликнула баронесса. — Диадема почти четыре года тому назад была переделана по моему собственному рисунку, и парижский дом, который выполнял эту работу, обязан был уничтожить рисунок, чтобы предупредить всякое подражание.

— Я могу поклясться, что эти два украшения невозможно отличить, — спокойно проговорил Оливейра, слегка улыбаясь и обращаясь более к князю.

— О, милостивый государь, этим уверением вы лишаете меня радости! — сказала баронесса полушутливым-полужалобным голосом, с нежной выразительностью поднимая на него глаза.

Но сейчас же она опустила их, испугавшись уничтожающей холодности и угрюмой строгости в чертах этого человека.

— Ютта, подумай, что ты говоришь! — министр пытался увещевать супругу; казалось, последняя капля крови исчезла из его губ.

— Зачем же я буду скрывать, что разочарование делает меня несчастной? — спросила она дерзко.