Наследник из прошлого
Шрифт:
— И я с тобой, — хмуро вторил ему Ерш, худощавый паренек, которого привели откуда-то из земель бодричей. Был он беловолос и голубоглаз, а взгляд мог сделать до того жалобный, что его старушки по дороге называли внучком и совали краюху хлеба. И он раньше с Дубом не дружил.
— Что думаете, парни, продержимся? — дрогнувшим голосом спросил Гуня, который острословом в последние дни быть перестал.
— Хотелось бы, — ответил Янош, который все так же напоминал взъерошенного воробья, который зачем-то надел на голову шлем.
Больше никто ничего говорить не стал, и парни сидели смурные как никогда. Что там болтают про упоение битвой? Про то,
— Бам-м!
Немалый кусок стены рухнул вниз, развалив дом, в котором жил наш пан майор. Мелочь, а приятно. Только вот стена стала на четверть ниже, а это не приятно ни разу. И даже лишение привычных удобств нашего отца-командира никак настроение не улучшило. Развязка приближалась.
Черт! — я вскочил, ослепленный внезапной мыслью.
Надо к княжичу Мазовшанскому напрямую идти, невзирая на то, что ротный и взводный меня потом в клочья разорвут. А, плевать! Хуже не будет. Если стену пробьют, пять тысяч мадьяр нас на ленты распустят.
— Пан майор! Разрешите обратиться! — вытянулся я перед княжичем, который спешил осмотреть пролом в стене.
— Говори, — хмуро поглядел он на меня, понимая, что я рискую шкурой, обойдя взводного и ротного.
— Прошу разрешения поехать в соседнюю весь, привезти свежего покойника!
— Спятил, солдат? — майор так удивился, что даже по зубам мне не съездил. Хороший знак, надо продолжать.
— Никак нет! Здоров! — отрапортовал я. — Там оспа сейчас. Привезти тело умершего, на куски порубить, а те куски в лагерь мадьяр забросить. Можно тряпье от больных взять, но свежий труп всяко лучше для этой цели подойдет. Мор в лагере через дней восемь-десять случится, Христом богом клянусь! Они степняки, далеко друг от друга живут, у них в кочевьях оспа — нечастый гость.
Сказал, а сам выпятился на него преданным взглядом полнейшего придурка. А пан майор Мазовшанский, который уже занес было кулак, чтобы врезать по роже слабоумному мальчишке, вдруг опустил плечи, как будто придавленный осознанием моей безумной мысли. Он смотрел на меня остановившимся взглядом, в котором внезапно начали появляться проблески интереса. А за ним — удивление, непонимание и надежда. Все это в секунду промелькнуло на багровой физиономии командира, после чего он спросил.
— Как зовут?
— Воин Золотарев, второй взвод третьей роты! — гаркнул я.
— Возьмешь двоих из своего отделения, лошадь, телегу, и тащи эту падаль сюда, — сказал майор. — Сержанту своему доложись. Скажи, что я приказал.
Да-а… Вот интересно, почему инициатива в армии всегда наказуема исполнением предложенного? Зуб ставлю, трупы рубить и доставлять их к месту назначения тоже будет боец Золотарев. Или я вообще ничего не понимаю в людях.
Все-таки я чертовски здравомыслящ, ведь хватило же ума не похвалиться Дубу и Марку, что я сам это придумал, иначе мог бы не дожить до штурма. Свои раньше прибьют. А словене из соседней веси не прибили нас потому, что мы забрали какого-то деда, который уже отходил,
Ущелье, густо поросшее елью, лишь на взгляд степняка непроходимо. А для сержанта Зимобора оно знакомо как мамкина сиська. По крайней мере, когда нас выпустили в ночи из ворот, он уверенно повел меня вдоль стены и нырнул в густой подлесок, которым покрыты здешние склоны. Лагерь мадьяр раскинулся в тысяче шагов. К нам пришли парни опытные, они знают, насколько бьют баллисты, установленные на башнях. Не случайно они крутились около стен, нарываясь на выстрел. Наши, разозлившиеся от потока оскорблений, пальнули несколько раз для острастки и даже убили одного коня. В общем, мадьяры разведку провели качественно и теперь наслаждались покоем вне досягаемости наших стрел.
— Не топай как больная корова, тихо иди, — шепнул Зимобор. — Ногу ставь мягко, так, как будто каждый сучок обнять хочешь. Иначе весь лагерь перебудим и дело не сделаем. Только зазря в дерьме этом извозимся.
— Угу, — промычал я. Мне с опытным охотником нипочем не сравняться, но я буду старатьсяизо всех сил…
Та тысяча шагов, что отделяла крепость от лагеря мадьяр, показалась мне вечностью. Добирались мы туда по склону горы не меньше часа, и я проклял все на свете, особенно суму с крайне неаппетитной поклажей, которую тащил в руках.
— Дошли, — выдохнул Зимобор и замер, раздвинув ветви подлеска. — Ждем рассветного часа. Тогда сон самый крепкий.
Ползти по мокрой от росы траве — удовольствие весьма среднее, а когда тебе нужно тащить суму, набитую кусками мертвечины — так и вовсе. Тут, с этого края, всего один пост, да и то пожилой мадьяр клевал носом у костра. Сильное охранение только со стороны крепости стояло. Здесь, у опушки леса, нападения не ждали. Мы подползали к палаткам и всадникам, которые храпели на свежем воздухе, положив под голову седло или снятый с коня хурджун. Кстати, стреноженные кони паслись тут же, рядом с хозяевами, и они косились на нас неодобрительно, как на существ, не заслуживающих ни малейшего доверия. Через несколько минут мы раскидали все, сорвали и брезгливо отбросили рукавицы, и собрались было уйти тем же путем. Только не тут-то было. Какой-то конь всхрапнул, учуяв запах крови, и разбудил часового у костра.
— Ки ван отт? — поднял голову воин.
Не нужно быть титаном мысли, чтобы понять, что это он сейчас вежливо поинтересовался, какого хрена тут происходит и кто тут шляется, пока он доблестно несет службу на посту.
— Ки ван отт? — требовательно повторил воин и встал, вытащив саблю.
Мы замерли, пытаясь притвориться спящими, но ночь уже была серой, а не черной, и отличить двух словен от степняков сможет даже слепой. Тупо по запаху. Кочевники пахнут весьма специфически: смесью запаха лошадиного пота, костра и месяцами немытого тела. Негде им особенно мыться в своей степи.