Наследник. Поход по зову крови
Шрифт:
– Ты хочешь сказать, что… Аннабель…
– Да.
– …Себастьян…
– Именно.
– …или Ржига – кто-то из них и есть тот самый плод вашего дикого эксперимента с Дарами Омута? Но кто? Кто?
– А вот ты подумай.
– У Аннабели нет матери, ее отец барон Армин говорил, что она умерла… при родах. У Ржиги… он полубрешак, а среди этих женщин есть одна из племени брешкху.
– Да. Кстати, это родная сестра Ялинека, который теперь лежит здесь. Но это вовсе не означает, что племянник Ялинека и есть тот самый…
Кажется, владетель Корнельский получал удовольствие от того, что нарочито запутывал мастера
У того бегали глаза. Он отчаянно бормотал, хрипя, задыхаясь, давясь нечеловеческим холодом, царящим здесь:
– Нет матери. Нет матери. Не-э-эт! Подходят все трое. Ржига – наполовину… Аннабель нечеловечески прекрасна, подобно сохранившимся ликам Манниток. А может. Или это все-таки она? И ее увезли только потому, что она прямой потомок Маннитов? И именно поэтому твой сын бросился за ней в погоню?
– Все не совсем так, – отозвался герцог Корнельский. – Точнее, совсем не так. Но тебе уже нет смысла узнавать истину.
– Если вдруг не она, то… Себастьян вообще непонятно откуда взялся, – продолжал свои жалкие размышления вслух гость башни. – Ладно… Это неважно. Это совсем уже неважно! Важно другое. Мне даже представить жутко, зачем вам понадобился представитель расы, сгинувшей два тысячелетия назад… – пробормотал окончательно сникший сэр Милькхэм.
– А я бы объяснил. И ведь это очень высокая цель! Да! Не преследующая никакой личной корысти. Да только бесполезно. Ты уже отказался работать с нами четыре года назад, ты сказал, что ты не изувер и не можешь такой ценой… В тот раз Астуан ограничился тем, что отобрал у тебя лицензию ланзаата. Вырвал с мясом. Сам понимаешь, что это влечет за собой не только утрату статуса, но и значительные провалы в пластах памяти. Отсюда и все твои беды, сэр Милькхэм. Ты отказался выполнять свой долг, ты оказался слаб и мягкосердечен. И ладно бы тебе забыть, успокоиться, забиться в какую-нибудь пыльную складку бытия… Но ты не успокоился. Ты проявил нелепое упорство. Ты послал мне идиотское письмо с угрозами. Я хранил его и до сих пор ношу с собой. Вот.
Он извлек из кармана вчетверо сложенный лист бумаги. Развернул, пригладил ладонью и прочитал:
– «Я отлично понимаю, что, написав тебе, страшно рискую и могу раскрыться. Но одна мысль о том, что все вы, лишь проглядев эти строки, потемнели и стали лихорадочно перебирать в памяти то, что пытаюсь вспомнить я, наполняет меня молодой верой в себя. Кто бы мог подумать, что та наша встреча в Старой бухте, где были явлены Дары Омута, будет столь незабываема?» Красивый слог, благородные мысли! Все четко и откровенно, как и полагается воину твоего звания. Так что получай свою награду и за благородство и за откровенность.
Он поднял ствол «серпантина» и выстрелил во взмокший лоб мастера Хэма.
Глава 6
Стопа бога
Прибрежные воды Черной Токопильи.
Три недели спустя
– Завтра к полудню мы должны быть в Эса-Гилль. Тут совсем недалеко, – сказал Магр Чужак и швырнул остатки своей скудной вечерней трапезы двум кемметери, безмолвно застывшим у дверей каюты. Те опустились на колени и стали подбирать остатки солонины, сухари и подсушенный сыр.
Эту ночь Аннабель не спала совсем. Ей вспоминался Себастьян, тот, прежний, из самых юных пластов ее
Она знала его с ранних лет. На ее глазах проходила юность Себастьяна. Угловатый, неловкий, насмешливый. Ранимый. Ни на кого не похожий. Над ним смеялись и называли Утенком. Словно оправдывая это прозвище, он с детства тянулся к воде и уже годам к десяти выучился плавать так, что перегонял даже опытных рыбаков.
А потом он стал взрослеть. Медленно, куда медленнее, чем окружающие его подростки приморского поселка Угурт, многие из которых уже к четырнадцати-пятнадцати годам, разбившись по парочкам, залезали в лодки, на сеновалы, в бурную зелень, обступавшую городок каждую весну.
Себастьян не смел даже поцеловать ее, Аннабель. Даже прикоснуться губами к ее руке, шее, лицу. Он просто смотрел. Он так смотрел…
Идиотские выходки и шуточки, на которые подбивал Себастьяна Ржига, только усиливали впечатление мучительной неловкости, которую чувствовал юноша, находясь в обществе подруги детства. Однажды они посадили ее в бочку с промысловыми медузами, из которых делали клей, красители и кучу других непонятных гадостей. Платье пришлось выкинуть. Она смотрела на двух этих дураков полными гнева и слез глазами, кривила губы и выкрикивала: «Тупицы! Остолопы! Я скажу, и вам так всекут! Это было любимое… это было мое лю-би-мое платье! Я вас ненавижу! Ненавижу!»
Почему эти воспоминания детства так обильно, так всепоглощающе возвращала ей память? Может, потому, что уже завтра покажутся мрачные башни Эса-Гилль, столицы проклятой Черной Токопильи, и все прошлое завертится штопором и канет на самое дно памяти, как в Омут? И она никогда не увидит Себастьяна?
Почему она думает о нем? Именно о нем? Ведь точно так же она никогда не увидит ни Ржигу, ни отца, ни человека, с которым она хотела связать жизнь, – великолепного и гордого Ариолана Бэйла. Почему Себастьян? Плывут, плывут перед мысленным взором его темные глаза под высоким лбом, сверкают тесно посаженные белые зубы, взлетают вверх худые загорелые руки, когда он машет ей, Аннабели, зовя на побережье…
Нет смысла травить душу этими воспоминаниями, твердо решила она. Завтра ее ждет новая жизнь, которая разрушит все, что было доныне. И она забудет, забудет все.
И может, даже будет лучше. Магр Чужак – явно не последний человек в своем мире, он храбр и умен, он решителен. Он превосходно владеет собой: если не считать того раза, когда он схватил ее за запястье в самом начале плавания, то за все время этого путешествия он не прикоснулся к пленнице и пальцем. Он знатен и хорош собой, наконец. И эти татуировки на мускулистых предплечьях – свидетельство той силы, которая поможет ей, Аннабели, переродиться и никогда не вспоминать о себе прежней…
Девушка ударила ладонью по собственной щеке, ужаснувшись этим мыслям. Откуда они? Стыдно! Как – предать всех, предать землю своих предков… предать Себастьяна? Немыслимо, невозможно! И если не хватает сил убить себя, если она думает жить малодушной надеждой на избавление – надо хотя бы в этом идти до конца.
Она крепко сжала губы и посмотрела в зеркало. Только сейчас она вспомнила, что это то самое диковинное зеркальце, которое она подарила в свое время Себастьяну. На его оборотной стороне должно быть изображено что-то вроде осьминога. Аннабель рассматривала старинную чеканку, а потом снова глянула в зеркальное отражение.