Наследники Демиурга

Ерпылев Андрей Юрьевич

Кстати, моя одиночка одиночкой, собственно говоря, и не являлась. Это был довольно обширный „номер“, рассчитанный на четырех узников, сухой и уютный. Куда полковник Кавелин умудрился рассовать остальных ее обитателей, так и осталось для меня загадкой. Впоследствии я узнал, что власти вынуждены были отпускать некоторых уголовников побезобиднее, чтобы разместить политических, но таких, увы, было немного, так как первое, что сделала восставшая матросня в ходе июльских событий, это ворвалась в „Кресты“ и освободила своих сторонников, а попутно с ними – остальную шваль.

Ухаживали

за мной едва ли не как за коронованной особой, регулярно поставляя обеды из расположенного неподалеку ресторана „Купец“ и прочистив ради моего удобства давным-давно засоренный ватерклозет… Унитаз, короче говоря.

Бумаги и прочих письменных принадлежностей тоже оказалось вдоволь, но писать я был как-то не расположен, лишь мстительно рисовал карикатуры на своих „мучителей“, отдавая предпочтение, разумеется, любезному Дмитрию Иринарховичу. Рисовать я всегда умел лучше, чем писать, и, боюсь, полковник пережил немало неприятных минут, анализируя образчики моего язвительного творчества. Хотя живопись мне тоже, в конце концов, наскучила…

Поэтому, когда в одно прекрасное утро, через пару месяцев после моего водворения в „одиночку“, я проснулся от холода, а потом не дождался завтрака, то, каюсь, посчитал, будто переполнил чашу терпения своих тюремщиков.

И снова я оказался не прав.

После нескольких дней голодовки в двери загромыхал ключ, и в помещение ввалились два заросших по самые глаза бородами солдата в папахах, матрос и верткий типчик с физиономией карточного шулера, но облаченный в поддевку мастерового, извозчицкий картуз и драгунские галифе при лаковых штиблетах.

– Вы свободны, дорогой товарищ! – возопил ряженый, бросаясь мне на грудь и обдавая при этом сложным букетом запахов, в котором превалировали сивуха и чеснок. – Народная революция снесет все узилища и тюремные замки!..

Вот так, в образе этого странного гибрида, благоухая самогоном и салом, явилась ко мне впервые советская власть…»

4

– Да-а-а… Интересно… – Геннадий отложил только что прочитанный лист. – Только что это меняет? Ну, родился старичок на пять лет раньше, чем записано в его официальной биографии. Что с того?

– Да ничего особенного. Просто то, что в двадцать втором ему был двадцать один год, а не шестнадцать.

– Разница небольшая.

– Это в наше время небольшая, а тогда – значительная. Люди в периоды потрясений взрослеют гораздо быстрее. И книгу писал уже не подросток, а вполне сложившийся человек. И жизненного опыта у него могло быть побольше, чем у нас с тобой.

– В его годы?

– Нет, в наши с тобой.

– Да ну! Шутишь?

– Отнюдь. Вспомни, что у него за плечами была гражданская война.

Иванов хлопнул себя руками по тощим ляжкам.

– Ну вот! Сейчас ты вытащишь на свет Божий еще одну бумажку, и там будет черным по белому написано, что Сотников-старший прошел всю войну в армии Котовского или в Первой конной Буденного…

– Не-а. Не достану. Тем более, что Первая конная создана совсем не в первые дни гражданской войны [11] .

Хотя не скрою, что справлялся в Центральном архиве Вооруженных Сил.

– И?

– И ничего.

– Совсем ничего?

11

По официальным данным (имеются и другие версии), решение о создании Первой конной армии было принято Реввоенсоветом Южного фронта 17 ноября 1919 года.

– Абсолютно. Нет, конечно, однофамильцев множество, но ни один из них не подходит. То инициалы не совпадают, то год рождения…

– Но это ни о чем не говорит! Далеко не все материалы сохранились. Ты только прикинь, сколько разных пертурбаций произошло с гражданской.

– Конечно. Особенно если Сотников никогда и не служил в Красной Армии.

– Тогда… Да нет, ерунда какая-то…

– Почему ерунда? Не забывай, что мы выяснили про его происхождение.

– Но такая книга… Классик… Да его бы расстреляли! Если не сразу после войны, то в тридцатые – без сомнения!

– Во-первых, далеко не все белогвардейцы были уничтожены – многие впоследствии перешли на сторону своих, так сказать, классовых врагов, а во-вторых… Думаешь, зачем потребовалось «омолаживать» Георгия Владимировича на пять лет?

– Ну… Тогда бы уж не на пять, а больше…

– Ага. Ты помнишь, когда издан первый роман Сотникова?

– В тридцатом… Нет, в двадцать девятом… Кажется.

– Совершенно верно. Думаешь, на вид нет никакой разницы между двадцатитрехлетним и, скажем, девятнадцатилетним?

– А между двадцативосьмилетним и двадцатитрехлетним?

– Незначительная. Учти реалии того времени.

– Ну… Не знаю.

– Мы, кстати, можем это проверить.

– Каким образом.

– Подумай, архивист.

– Ерунда! У нас нет архивов Белого движения. Вернее, есть, но мизерные и фрагментарные.

– У нас нет…

– Ты что, намекаешь…

– Именно.

– Но…

– А интернет тебе на что?

* * *

«Орландо, Техас

Уважаемые Господа,

я, конечно, не совсем представляю себе, зачем Вам понадобились данные такого рода, но, учитывая сам факт подобного интереса, проявленный гражданами еще недавно Красной России к рыцарям Добровольческой Армии, павшим в борьбе за свободу своей Родины от Красной Чумы, отказать не мыслю возможным…»

– Во риторика! – Иванов поднял глаза от распечатки письма, полученного по «эмэйлу» только что, и весело оскалил лошадиные зубы. – «Красная Чума», «рыцари Добровольческой Армии» – ни больше ни меньше. И, между прочим, еще с «ятями» и твердыми знаками!

– Да ну!

– Сам посмотри! – Геннадий продемонстрировал образец старинной орфографии, прижав старомодную буковку ногтем. – Во! И тут тоже…

– Что: еще один «ровесник века»?

– Бог его знает… Нет, скорее всего. Но дедуня, похоже, еще тот. Наверняка сын кого-нибудь из первой волны эмиграции. А может, и самого его мальчишкой вывезли… Так… Девятьсот двадцатый… Восемьдесят пять – возраст самый тот.