Наследники Демиурга

Ерпылев Андрей Юрьевич

И что с того, что мальчишкой он давно уже не был? Да, он прошел через грязь и кровь страшной войны, убил больше людей, чем имел в детстве и юности друзей, познал продажную плоть… Просто чудо, что его душа за эти годы не успела обрасти коростой настолько, чтобы не открыться первому светлому чувству. Он полюбил. Полюбил первый раз в жизни.

Как выяснилось, Варя была племянницей цыганистого куркуля, дочерью его родного брата, бросившего деревню еще в конце прошлого века, чтобы вкусить городских прелестей. Ну и вкусил их полной мерой, помыкался

по белу свету и, наконец, осел перед самой русско-японской войной в двух шагах от малой Родины, в Москве, поэтому его дочь Варя и ее младшие сестры стали уже полноценными москвичками.

Мало-помалу рукастый мужик втянулся в городскую жизнь, устроился на завод, стал хорошим слесарем, получал неплохие деньги, снял и обставил квартиру, отдал дочек в гимназию… Все бы ничего, если бы не война.

А дальше все по сценарию, растиражированному в миллионах копий: сиротство, лишения гражданской войны, «спасший» племянницу зажиточный родственничек… Словом, Варя батрачила на дядю уже третий год, и конца-краю этой кабале не предвиделось. Она и отлучаться к внезапно возникшему ухажеру могла лишь в короткие перерывы между работой… Но молодой «коммунар» стал настоящим лучом света в ее беспросветной жизни…

* * *

«Дмитрий Иринархович появился как раз в тот момент, когда я, исчерпав поэтические закрома, любезно одолженные мне поэтами прошлого, корпел над собственным сочинением, где упоминались „рассветы“, „туманы“, „любовь“ и прочие вечные темы. Сейчас даже не знаю, каким образом мне удалось зарифмовать сей бред, но, помнится, тогда дело продвигалось успешно, с заявкой на поэму.

Я грыз кончик дареного „Паркера“, пытаясь соединить воедино несоединимое, когда бывший жандарм, возникнув как чертик из табакерки, схватил один из щедро разбросанных по столу листков и вчитался.

– Новый роман?.. Ба-а-а! Да это стихи! Побойтесь Бога, Георгий Владимирович! К чему вам поэзия? Мало вам лавров властителя судеб, так вы еще и властителем умов решили стать? И кто та самая „Незнакомка“? Не прелестная ли коровница из Расческино?..

– А уж это не ваше дело, – буркнул я, насупившись: понятное дело, предатель-латыш успел доложить начальству о моих сердечных хворях.

– Как не мое? – притворно изумился Кавелин. – Разве вы не помните про иголку с ниткой?

– Вы только за этим и приехали? Чтобы про нитку напомнить?

– Естественно!.. Шучу, шучу, – поспешил успокоить меня мой главный тюремщик. – Я привез вам радостную новость, – он сделал эффектную паузу. – Вы свободны!

Наверное, он ожидал, что я вскочу на ноги, подброшу в воздух свою писанину, пройдусь по комнате колесом. Я же сидел уткнувшись в стол и молчал. Появись он хотя бы на неделю раньше, реакция была примерно такой, как описано выше, но теперь в моей жизни появилась Варя…

– Не понял… – посерьезнел Дмитрий Иринархович. – Где восторг? А-а!.. Всему причина расческинская нимфа!..

Я продолжал молчать.

– Ну, раз так, – бывший жандарм махнул рукой, – то и

ее с собой забирайте!

– А можно?

Наверняка все было видно по моему лицу, потому что полковник расхохотался от души:

– Можно, можно… Теперь многое можно. Особенно вам…»

* * *

Горячие двадцатые пролетели над молодой четой Сотниковых, почти не затронув их своим огненным крылом.

Военный коммунизм уступил очередь НЭПу, вождь Мировой Революции неприлично тихо, вопреки канонам жанра, отдал Богу душу в Горках, понемногу набрал силу и стал новым Богом другой…

А в квартире на Моховой, пусть и не самой роскошной, но оснащенной всем необходимым и, главное, отдельной, не коммунальной, как будто продолжалась прежняя, «мирная» жизнь. Варвара оказалась любящей женой, прекрасной хозяйкой, Георгий же хорошо обеспечивал небольшую семью, работая в редакции крупной газеты по протекции сделавшего стремительную карьеру Кавелина. Единственное, чего не хватало в уютном гнездышке, так это детей… И кто в этом был виноват – женщина, все девичество надрывавшаяся на тяжелой крестьянской работе, или повзрослевший далеко не в тепличных условиях мужчина – оставалось сокрыто за семью печатями. Но им хватало и друг друга…

– Не пора ли вам, Георгий Владимирович, тоже начать расти? – поинтересовался как-то Кавелин, забегавший к Сотниковым запросто, на правах друга семьи. – Статьи, фельетоны… Это, конечно, замечательно, но мелковато, не правда ли? По-моему, пора уже взяться за нечто большее.

Дело происходило за широким столом в канун десятой годовщины одинаково ненавидимого всеми троими Октябрьского переворота, только Варя ненадолго отлучилась.

– Рассказ? Повесть?

– Берите выше.

– Роман? – Сотников хмыкнул и нацедил в рюмки домашнюю настойку на расческинской рябине. – А не боитесь, что я чего-нибудь не то насочиняю?

– Нет, – покачал головой Дмитрий Иринархович. – Я внимательно слежу за вашими публикациями и ничего провидческого в них не наблюдаю. Скорее всего, один раз написанное изменить уже нельзя. «Что написано пером…»

– А вы, признайтесь, опасались? – улыбнулся Георгий.

– Не без этого… И не только я. Думаете, чья это была идея пристроить вас в газету?

– Даже так… Ну, теперь-то ваши опасения развеялись?

– В общих чертах – да.

Сотников помолчал.

– Раз уж зашел такой разговор… Почему меня вообще не шлепнули сразу после того, как роман был закончен?

– Почему… Сложный вопрос. А вдруг бы после вашей смерти все провидческие чары развеялись, словно дым? Это ведь все настолько зыбко – сплошная мистика. Мы не могли рисковать настолько…

– «Мы»?

– Да, «мы». Но вам об этом задумываться не стоит. Помните старинную мудрость?

– Меньше знаешь – крепче спишь?

– Меньше знаешь – дольше живешь.

– А как же чары?

– Сейчас положение иное, чем в двадцать первом году.

– Отрадно слышать… – Георгий налил по новой.