Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
– Заговорит она тебе корень, попляшешь тогда, – пообещал Тешков.
– Это как? – заинтересовался Гурьев.
– А вот заговорит – тогда узнаешь, – совсем уже непонятно сказал кузнец. – Я тебя упредил, Яшка. Гляди! Летто тебе сколько?
– Сколько ни есть – все мои, – отшутился Гурьев.
– Тото. Я смотрю, ты девок сторонишься, – прищурился Тешков. – А Пелагея… Давай, работа стоит, хватит лясы точить!
* * *
Гурьев подъехал на исправленной бричке к воротам, стукнул в
– Принимай работу, хозяйка.
– Должна я чего? – Пелагея опять его разглядывала, изпод руки на этот раз, потому что голову ей запрокинуть пришлось.
Гурьев тоже смотрел на неё. Была бы Пелагея городской барышней – не задержался бы он с заходом. А так… И понравилась она ему понастоящему: косы чёрные, короной на голове уложены, и платка никакого нет, глаза тёмные, словно угли горячие. Сложена Пелагея тоже была отменно – тело гибкое, сильное, а кость – не покрестьянски лёгкая. Чтото было в ней, не то цыганская кровь, а может, и персидская, – сколько разных чудес да историй в казачьей вольнице случалось, только держись.
– А как же, – Гурьев улыбнулся отчаянно. – Один поцелуй.
– А не рано ль тебе с бабамито целоваться, – рассмеялась Пелагея. – Не боишься меня?
– Так разве укусишь, – пожал он плечами.
– Нука, пригнись, – нетерпеливо поманила его Пелагея. – Или на скамейку мне встать?!
Гурьев легко поднял её, – так, что женщина ахнуть едва успела, – поставил на подножку брички и приник губами к её губам. И целовалась Пелагея тоже никак не подевичьи. Оторвавшись от неё, Гурьев шумно вдохнул полной грудью и опять улыбнулся.
– Нахальный, – не то одобряя, не то осуждая, потрепала его по затылку Пелагея. – Ох, и нахальный же!
– Есть немного, – не стал отпираться Гурьев. – А правду сказывают, что ты травы заговариваешь?
– А тебе что?!
– Меня научи.
– Ишь, чего захотел. Не мужицкое это дело! Ты разве не в кузнецы наметился?
– Я до всякой науки жадный.
– Недосуг мне, – нахмурилась женщина и только теперь сделала попытку убрать ладони Гурьева со своей талии. – Пусти, ну?!
– Не пущу, – он перехватил её руку, поцеловал сначала в запястье, потом в ладонь и почувствовал, как Пелагея вздрогнула, – еле заметно, но вздрогнула, и задышала чуть чаще. – Так что, научишь? А пойдёшь за травами, меня возьми с собой. Вдвоём веселее. А, Полюшка?
– Скорый какой, – и снова не понять было, то ли нравится ей это, то ли не слишком. – А кузня как же?
– Ты соглашайся, Полюшка, – усмехнулся Гурьев. – А с дядькой Степаном я договорюсь какнибудь.
– Ну, согласилась, – Пелагея смотрела на него сверху вниз. И вдруг
– Дальше увидим, – Гурьев отступил ещё на полшага, подал ей руку, помогая сойти с брички. – Я приду, как в кузне закончу. Ты подожди, Полюшка.
Он ушёл на закате. Тешков ничего не спрашивал, пока Гурьев собирался, – всё без слов было понятно. Поворчал, но больше для виду.
Курень у Пелагеи был немаленький, хоть и жила женщина одиноко. Двор только небольшой, огород – тоже, из живности одних кур держала, а из скотины – кобылку, ту самую, что в бричку запрягала. Даже коровы не было.
– Да на что мне корова, – отмахнулась на его вопрос Пелагея. – Да и недосуг, говорю же. Когда за скотинойто ещё ходить, – пока станицы окрест объедешь! А ты что ж, вправду травному делу учиться надумал?
– А то. Да я и тебя тоже коечему научить могу.
– Целоваться, что ль? – посмотрела на него Пелагея.
– Ну, и за этим не станет, – спокойно ответил Гурьев. – Смотри вот, Полюшка.
Он показал ей несколько точек, нажимая на которые, можно было достаточно эффективно снимать боль, и точки резонанса:
– Но тут, Полюшка, долгое воздействие требуется. Если боль снять – пяти минут достаточно, то для пробуждения жизненных сил недели нужны, а иногда – и месяцы.
– Похоже китайцыто лечат. Однако у тебя подругому както. Где ж это ты узналто такое?
– Выучился, – улыбнулся Гурьев.
– Сколько годковто тебе, Яша?
– Дело не в возрасте. Меня этому с детства один мудрый человек обучал. Только я ещё так мало знаю. Вот, все секреты дядьки Степана выведаю, да дальше учиться поеду.
– Ежели я тебя отпущу, – тихо проговорила Пелагея, обвивая его шею руками.
Он только теперь ощутил, как соскучился по женскому телу и ласке. Это было, как взрыв, как буря, что налетает внезапно и яростно. Только он не спешил никуда. И лишь тогда, когда Пелагея взмолилась – не голосом, руками, ногами, потянув его на себя, – ворвался в неё, такую горячую, что разум не выдержал, отключился.
– Бесстыжий, – шептала Пелагея, целуя Гурьева. А он лежал и улыбался, как последний дурак. – Ох, бесстыжий охальник… Яша… Люб ты мне…
– И ты мне, – Гурьев провёл ладонью по её спине, так, что Пелагея вздрогнула длинно. – Ты такая красивая, Полюшка.
– Никуда не пущу… Мой…
Он не ответил, мягко отстранил женщину, перевернул на спину, развёл в стороны её руки, обвёл языком, мокрым и тугим, вокруг её сосков, – Пелагея застонала, выгнулась ему навстречу.
Она лежала, вжавшись головой Гурьеву в плечо, и ловкие её пальцы скользили по его груди. Пелагея подняла лицо, осветившееся улыбкой: