Наследники по прямой.Трилогия

Давыдов Вадим

* * *

Утром они отправились в поместье. Большой старинный дом недалеко от Уилсдена, с отличным парком, тщательно, поанглийски, ухоженным, – так, что больше походил на сказочный лес, чем на парк, – снабжённым системой проточных прудов, в которых водились налимы и форели. Рыбу готовили тут же, и готовили великолепно. Гурьев оценил это за ланчем, во время которого, вопреки обыкновению, подали горячее. Как ему уже было известно со слов Рэйчел, хозяин был большим оригиналом. Они все тут оригиналы, подумал Гурьев. И носятся со своей оригинальностью, чёртовы островитяне. Туман над Каналом. Континент изолирован. Губки бантиком. Леди Рэйчел.

– Я мечтаю взглянуть на вашу полопони, леди Рэйчел.

– Джейк, вы невозможны. Лошадь – это не кошка

и не собака. Тем более – если это полопони. [156] Это не мои лошади, просто я не первый раз бываю здесь и принимаю участие в матче. Содержать свою конюшню мне не по средствам.

– Что же, разве одной лошади недостаточно? – лучезарно улыбнулся Гурьев, скрывая этой улыбкой нарастающее беспокойство и пытаясь – пока безуспешно – определить его источник.

156

Полопони – особая порода лошадей. Их основным поставщиком является Аргентина, где сначала скрещивали уэльских пони с местной породой криолло, а после того, как в 1919 году лимит роста увеличили со 147 до 155 сантиметров, первых породнили с арабскими скакунами. В итоге получилась гремучая смесь, умеющая развивать большую скорость и внезапно останавливаться, быстро разворачиваться и при этом скакать плавно, чтобы игрок не промазал по мячу. Полопони увлечен игрой не меньше, если не больше, чем человек. Иногда создается впечатление, что соревнуются лошади, а не люди. Пони может даже забить гол копытом, который будет засчитан, – так называемый понигол.

– Конечно нет. Каждый чаккер – испытание не только для всадника, Джейк. Лошадям требуется отдых.

– Тем более, – Гурьев улыбался, делая всё, чтобы Рэйчел не ощутила его напряжения.

– Что значит – тем более?!

– Я дал Тэдди честное слово, что с вами ничего не случится. Леди Рэйчел.

– Вот как, – глаза её сузились сердито, и она поднялась, – порывисто, напомнив ему этим своим движением брата. – Что ж. Идёмте.

Обе лошадки – гнедая кобылка с белой звёздочкой во лбу и каурая, с белыми чулочками – Гурьеву понравились. У него даже от сердца отлегло. И Рэйчел, похоже, заметив это, улыбнулась. Ты такая умница, леди Рэйчел, подумал он. И ты так чувствуешь меня, что мне просто завыть на луну хочется. Леди Рэйчел. Леди Рэйчел.

И тут он сделал то, чего Рэйчел от него просто ну никак не ожидала.

Гурьев шагнул к яслям и осторожно протянул лошадям кусочки заранее припасённого сахара на ладони. Лошади, скосив яркие карие глаза на Рэйчел, которая замерла, аккуратно взяли лакомство тёплыми мягкими губами, и, покивав раздругой, захрустели им, видимо, довольные знакомством. А Гурьев, ласково погладив морды лошадей, улыбнулся и чтото такое им прошептал, от чего кобылки снова часточасто закивали и даже заржали тихонько.

Что, Полюшка, подумал он, сработает или нет? Ох, да что же это такое…

Рэйчел ошалело взирала на эту сцену:

– Вы что же, знаете лошадиный язык?!

– Чутьчуть, – улыбнулся Гурьев, отходя от ограждения.

– И что вы им сказали?!

– Я сказал, что если они вас уронят, я сдам их на колбасу.

– Вы действительно сумасшедший! Немыслимо, – Рэйчел закрыла глаза и, запрокинув лицо, потрясла головой. – Какое счастье, что Тэдди этого не видел, иначе… Есть чтонибудь, чего вы не умеете хотя бы чутьчуть?!

– Есть.

– Как интересно. И чего же?!

– Петь, леди Рэйчел.

От неожиданности Рэйчел фыркнула, а Гурьев – засмеялся. И взял её за локоть. Как тогда, на «Британнике».

Лондон. Апрель 1934 г

Увидев лицо явившегося едва ли не за час до назначенного времени встречи Осоргина, Гурьев встревожился:

– Вадим Викентьевич, с вами всё в порядке?

– Со мной – да, – кивнул Осоргин, опускаясь в кресло. – А вот с вашим Полозовым… Я полагал самого

себя – до встречи с вами – редкого разбора авантюристом. После нашего с вами знакомства я думал, что меня уж точно ничем невозможно теперь удивить. Но Константин Иванович…

– Рассказывайте.

– Лучше почитайте, Яков Кириллович. Рассказчик из меня сейчас…

– Давайте, – кивнул Гурьев, принимая из рук Осоргина папку с бумагами.

Осоргин с трепетом следил, как отчаянная мальчишеская улыбка проступает на лице Гурьева по мере того, как он перелистывает страницы содержимого. Это что же, в смятении подумал моряк, он ещё и читать успевает?!

«Здравствуйте, дорогой мой Яков Кириллович!

Признаюсь, что выразить мою радость – словами или на бумаге – от встречи с вашим посланцем я не в состоянии. Поверьте, что радость эта тем более велика оттого, что произошла она как нельзя кстати. Из прилагаемых документов вы узнаете, о чём речь. Пока же спешу уверить вас: время, которое вы мне предоставили, а также условия, в которые вы меня столь неожиданно и великодушно поместили, повлияли на вашего покорного слугу самым удивительным образом.

С некоторым трепетом спешу сообщить вам об изменении моих личных обстоятельств. Вот уже четыре года, как наше супружество с Ириной Павловной, затевавшееся по вашему настоянию для возможности покинуть СССР, превратилось в самое что ни на есть подлинное. Мой процесс [157] полностью погашен, и я абсолютно здоров. Вместе с Ириной Павловной и нашим сыном Кириллом, которому осенью исполняется три года, мы живём в маленьком городке у самого подножия Пиренейского хребта. Как вы, вероятно, уже догадались, шофёр такси из меня не вышел, зато мне посчастливилось получить место учителя испанского языка и географии в муниципальной школе. Горный воздух окончательно излечил меня от всяких следов проклятого недуга. Если бы не это, я, вероятно, никогда не решился бы сделать Ирине Павловне предложение. Смею думать, Ирина Павловна не сожалеет о том, что приняла его.

157

Процесс – туберкулёзный процесс в лёгких.

Дорогой Яков Кириллович, надеюсь, вы не обидитесь и не сочтёте мои слова ненужным позёрством. Я в полной мере отдаю себе отчёт в том, что обязан вам совершенно всем, что имею – и самой жизнью, и счастьем ощущать себя мужем и отцом. На это я уже и вовсе никогда – с давних пор – не смел надеяться. Уже одно только это чувство безмерной моей благодарности к вам заставило меня приложить все старания к тому, чтобы суметь оказаться вам полезным. В документах, которые передаст вам Вадим Викентьевич, вы найдёте результат моих более чем скромных усилий. С нетерпением ожидаю ваших замечаний и вашего решения о том, сумеете и захотите ли вы поддержать моё начинание. Если по каким либо обстоятельствам ваша поддержка затруднительна, я в состоянии справиться самостоятельно и продержаться столько, сколько необходимо. Поверьте, любезный мой Яков Кириллович – я располагаю всеми основаниями для такой позиции. Надеюсь на ваше понимание и возможно скорый ответ.

Ирина Павловна велит кланяться вам и передаёт вам горячий привет. Её родители благополучны и здоровы, проживая большую часть времени в Париже и проводя с нами обыкновенно около трёх месяцев в году. И я, и Ирина Павловна горячо надеемся увидеться с вами в самом ближайшем будущем и верим, что известия о нас и от нас порадуют вас ничуть не меньше, нежели нас – известия, доставленные Вадимом Викентьевичем. Обнимаем вас, дорогой Яков Кириллович, и ждём новостей.

Искренне и бесконечно преданные вам,