Наследники
Шрифт:
— Хорошо, товарищ генерал, но при чем тут я?
— Вы, конечно, ни при чем… Но, извините, вам все-таки придется вернуться в штаб армии.
— Я буду жаловаться, товарищ генерал.
— Ничего не могу поделать. Это ваше право. Я, разумеется, исполню приказ министра. Но прежде сообщу командующему о своих соображениях. Думаю, что и Москва найдет их убедительными.
Глава четвертая
Ночью
Полк был поднят по тревоге.
Дневальным по роте, в которой служили Селиван и его товарищи, был Петенька Рябов, недавно избранный секретарем комсомольской организации и поэтому особенно боявшийся, как бы не проштрафиться этой ночью на своем — конечно же! — наиответственнейшем
— Ну и горластый же ты, Петенька! — крикнул Громоздкин, бегом направляясь к пирамиде с оружием и противогазами.
— Смотри, Селиван, не подкачай! — бросил ему вдогонку Рябов, нимало не обидевшись на замечание друга.
— Будь уверен! — ныряя, как в омут, в холодный пар, ворвавшийся со двора, ответил Селиван.
Туда же нырнули за ним мрачноватый и пучеглазый Иван Сыч, Агафонов, командир отделения сержант Ануфриев, старшина роты Добудько, командир взвода лейтенант Ершов, опять ночевавший вопреки внушениям своего «опекуна» в казарме, и все остальные.
Казарма опустела, но в ней еще долго витал теплый и терпкий запах молодых солдатских тел.
Через некоторое время от парка донеслось недовольное урчание разбуженных в неурочный час моторов, а потом все стихло. Лишь изредка в морозном воздухе раздавались голоса вышедших во двор дежурных и их помощников да над входной аркой слышалось звонкое хлопанье порванного ветрами, выцветшего флага.
Километрах в пяти от казарм машины остановились.
Полковник Лелюх приказал комбатам спешить свои подразделения и марш-броском выдвинуться вперед еще на десять километров — к последнему пункту сосредоточения. Двумя часами позже туда должны были подойти и бронетранспортеры, чтобы вновь взять пехоту и, развивая наступление, сделать новый рывок вперед.
Пехота ушла.
Селиван Громоздкин вылез из кабины, обошел бронетранспортер, заглянул и с той и с другой стороны под его стальное брюхо, хотя, кажется, ничего нельзя было увидеть. Однако солдат еще долго что-то высматривал и ощупывал, невидимый рядом с молчаливо чернеющей машиной.
В кабине сидел, подремывая, майор Шелушенков. Селиван был благодарен ему за то, что он забыл его дерзкую выходку во время «атомной» тревоги, и за то, что пропагандист полка предпочел его бронетранспортер всем другим машинам, хотя Селиван сам считал себя далеко не лучшим водителем в части. Поначалу майор хотел было вместе с солдатами двинуться вперед, но раздумал: в кузове машины у него лежали газеты, боевые листки, лозунги, плакаты, то есть наглядная агитация, приготовленная специально для этого учения. Правда, Шелушенков малость не учел то обстоятельство, что в темноте его наглядную агитацию никто при всем желании увидеть не сможет, но с этим приходилось мириться. Ведь за долгой полярной ночью придет когда-нибудь и утро, а там, глядишь, и заметят. Во всяком случае, он не мог бросить без присмотра все эти материалы. И Шелушенков остался на месте, удобно устроившись на мягком сиденье в теплой кабине бронетранспортера.
— Товарищ Громоздкин, вы где?
— Я здесь, товарищ майор.
Надо было хоть в чем-то распорядиться, и Шелушенков вновь подал голос:
— А мотор в порядке? Вода не замерзнет в радиаторе?
— Не замерзнет. Она разбавлена антифризом, товарищ майор.
— Проверьте все хорошенько еще раз.
— Слушаюсь!
Селиван вновь обошел машину и от нечего делать стал смотреть на небо.
Была вторая половина декабря — время полной полярной ночи. По всему горизонту висела светлая кайма. Селиван повернулся кругом и там увидел такую же кайму, немало подивившись небывалому зрелищу. Ему и в голову не приходило, что это вечерняя и утренняя заря одновременно. Тона зари очень яркие, нежные и холодные. Внизу — густо-фиолетовый, словно там, где-то в море, развели чернила и огромной кистью размалевали нижнюю кромку горизонта; выше — синий, голубой, розовый. Все эти цвета незаметно, как в спектре, переходили один в другой…
Внезапно горизонт померк, и уже через полчаса густо повалил снег, схоронив все вокруг в непроницаемой белой пелене.
Громоздкин вернулся в кабину, нажал на стартер. Мотор ровно загудел. Бронетранспортер дернулся слегка и двинулся вперед вслед за ушедшими машинами третьей роты. Шелушенков, как ни старался, не мог различить дороги, проделанной в снегу другими бронетранспортерами, и удивлялся, как это солдат так решительно, на большой скорости гонит грозную махину вперед. Иногда он взглядывал на руки Громоздкина, крепко лежавшие на баранке, на всю его подобранную, чуть сутулившуюся фигуру и сам невольно проникался уверенностью водителя. Майору хотелось заговорить с солдатом, но он боялся отвлекать его внимание. Бронетранспортер, грозно ревя, стремительно плыл в плотном, молочно-белом тумане, обсыпаемый колючим снегом. Громоздкин наклонился еще больше, по едва уловимым синеватым полоскам впереди угадывая след ушедших машин.
Где-то недалеко была река со множеством, как все здешние реки, рукавов. Ее нужно было пересечь. В отдельных местах она не замерзает, и важно было не попасть на эти места. Вот почему приказано ехать точно по следу других машин. Все усилия Громоздкина были сейчас сосредоточены на этом. Начался спуск. Громоздкин притормозил, перевел рычаг скорости, и бронетранспортер стал осторожно приближаться к реке, закутанной в горностаево-белую шубу глубокого и мягкого снега. Свежий синеватый след все еще был различим, и Селиван смело повел тяжелую машину через лед. Еще полминуты — и бронетранспортер выскочил бы на противоположный берег, но именно в эти-то полминуты и случилось несчастье.
Будто пушечный выстрел раздался где-то под кузовом машины, и в следующую секунду бронетранспортер резко осел сначала своей задней, а потом и передней частью. Затем — страшный крик Шелушенкова, струи обжигающе-холодной воды… Селиван инстинктивно захлопнул дверцу кабины, даже не подумав в первое мгновение о том, куда девался сидевший рядом с ним человек, и с радостью ощутил, что бронетранспортер продолжал двигаться вперед по дну реки, ломая и кроша броневым своим лбом лед перед собой.
Но ближе к берегу кромка льда стала толще, силы мотора оказались недостаточными, чтобы протаранить всю толщу, и Громоздкий, цепенея от ужаса, почувствовал, что машина остановилась. Выключив скорость, Селиван достал из-под сиденья лом и по пояс погрузился в воду. Мотор продолжал работать: где-то клокотала вода, отталкиваемая силою газов, рвавшихся из выхлопной трубы.
Выбравшись на лед, Громоздкин ударами лома начал откалывать кусок за куском перед машиной, освобождая ей путь к берегу. Полушубок, валенки, ватные брюки — все это превратилось в своеобразный ледяной панцирь, сковывавший его движения. Но солдат продолжал свою тяжкую работу. И только когда закончил и вновь забрался в кабину, то вспомнил, что остался один и что с ним рядом нет майора Шелушенкова.
«Неужели утонул?» — звонко и больно ударило по вискам.
— Товарищ майор! Товарищ майор! — крикнул что было мочи Громоздкин, но никто не отозвался.