Наследники
Шрифт:
В квартире все давно было приготовлено к отъезду. В маленькой прихожей, у самой двери, стояли пузатые чемоданы в ожидании, когда их погрузят в машину. Даже кухонная утварь была упакована бережливой хозяйкой, которой в завтрак, обед и ужин приходилось бегать теперь к соседям и брать у них на время посуду. Неудобств было много, но Елена Дмитриевна не желала распаковывать вещи — уж больно хорошо они уложены ею. К тому же упакованные вещи поддерживали иллюзию скорого отъезда. Но отъезд затягивался, и Елена Дмитриевна боялась спросить отчего.
— Скоро, Елена, скоро…
Еще тяжелее было объясняться с ребятами. Колька и Ванька просто с ума посходили, даже ночью просыпаются и спрашивают:
— Папа, ну когда же мы поедем?
Лгать детям Лелюх не мог, и он либо делал вид, что не слышит их вопроса, либо уклонялся от прямого ответа, искусно переводя разговор на другое.
Однако всему приходит конец.
Полковник чувствовал, что дальше скрывать невозможно, и решил сегодня же, как только вернется домой, сказать жене и детям всю правду. Он даже поспешил на квартиру, не успев закончить каких-то дел.
Подойдя к двери, Лелюх остановился, собираясь с силами. Потом энергично потянул ручку. Первое, что он обнаружил в прихожей, это отсутствие чемоданов, которые привык видеть тут. Потом заметил плачущих Кольку и Ваньку. Потом вышла из комнаты Елена Дмитриевна. Непривычно чужие глаза ее были сухи.
— Что тут у вас случилось? — спросил Лелюх, шагнув следом за ней в комнату, и смутился, устыдившись праздности и никчемности своего вопроса.
— Ничего, — тихо сказала Елена Дмитриевна, стараясь не глядеть на мужа.
— Значит, ты уже все знаешь?
— Знаю, — сказала она, спрятав в себе что-то такое, чего Лелюх не понимал.
— Кто вам сказал? — спросил он, чувствуя, что ему делается уже совсем не по себе, и строго посмотрел на жену, потом на все еще всхлипывающих ребятишек.
— Разве это важно? — сказала Елена Дмитриевна все тем же обманчиво равнодушным голосом.
Ей поведала обо всем Римма Григорьевна, жена майора Шелушенкова, но Елена Дмитриевна почему-то решила не говорить об этом мужу.
— Ну хорошо. Теперь ты знаешь все. И… надо все это забыть и жить по-прежнему. Вот! — Он подошел к жене, чтобы обнять ее, но она отстранилась и, закрыв лицо руками, быстро ушла в спальню — за фанерную перегородку.
«Вот тебе раз!» — страшная обида на жену мгновенно вспыхнула в сердце Лелюха. Он закричал:
— Так что ж, по-твоему, я сам отказался ехать?! Я кто: военный или не военный?! Что ты там молчишь? Собирай свои чемоданы и поезжай куда хочешь, я тебя не задерживаю! Слышишь, собирай!..
Колька и Ванька, испугавшись, перестали плакать и притихли на оттоманке.
Елена Дмитриевна тоже молчала за фанерной перегородкой.
Лелюх еще некоторое время стоял в комнате, не зная, что делать. Затем быстро вышел на улицу и направился в штаб полка.
Начальник
— Хорошо, если б выступили и вы, Петр Никитич, — сказал Климов и долго ждал, но телефонная трубка у Лелюха молчала. Потом она ответила сердито:
— Ладно. Подумаю.
И свершилось чудо: сказав эти слова, Лелюх почувствовал, что в груди у него стало просторнее, что ничего непоправимого не произошло, что все это сущие пустяки, и что главное — это то, что он по-прежнему командует гвардейским полком, и что полку этому, то есть сотням разных людей, он, полковник Лелюх, очень нужен, и что это в конце концов важнее всего на свете!..
И, как часто случалось с ним и раньше в трудные минуты, Лелюх физически ощутил в себе жажду деятельности, жажду «работанья», как он сам называл это свое состояние.
Полковник раскрыл красную папку и стал читать и подписывать бумаги. Один документ с грифом «Совершенно секретно» он читал особенно внимательно. В нем говорилось, что на лето намечаются межокружные учения с применением атомного оружия и что от дивизии генерала Чеботарева будет послан на учения один мотострелковый полк. Какой именно полк будет послан, решит специальная комиссия, которая прибудет из Москвы для инспекторской проверки соединения.
И хотя раньше Лелюх слышал от генерала о возможности таких учений, горячий ток прошел через все его тело. Первой мыслью, вспыхнувшей в его мозгу, была мысль:«Мой полк!», и тут же пронеслась другая:
«Страшновато. Такого еще не бывало…» Но первая мысль оказалась сильнее второй и с того дня редко уже оставляла Лелюха. И какими же ничтожными показались ему ссора с женой и все переживания, вызванные внезапной задержкой отъезда в Москву!
Лелюх тотчас позвонил к себе на квартиру:
— Лена… Ленок! Послушай, дурочка, что я тебе скажу по секрету! Я тебя очень и очень люблю!
Елена Дмитриевна не успела ничего ответить — в кабинете Лелюха грохнула телефонная трубка. Теперь женщина не могла удержаться и дала полную волю слезам. Слезы лились ручьями, а глаза были счастливые и смеялись, как у ребенка в момент перехода от плача к улыбке.
Лелюх же, весь какой-то упругий, сосредоточенный, испытывая знакомую ему физическую радость «работанья», уже обсуждал со своими заместителями мероприятия, которые нужно было осуществить перед тем, как начать негласную и незримую борьбу с другими полками за право участвовать в необычных летних учениях. Его настроение немедленно передалось подчиненным, и это еще больше веселило и возбуждало полковника. Он приказал созвать на 19.00 совещание с участием всех начальников служб, командиров батальонов, рот, батарей и специальных подразделений, а сам пошел на учебное поле.