Наследники
Шрифт:
— Вот тебе раз! Почему же? — воскликнул Федор Илларионович, все более удивляясь.
— Все объясняется очень просто. Вы, проверяющие, как правило, судите о состоянии дисциплины в инспектируемых вами частях по количеству взысканий и поощрений, зафиксированных в документах. Много взысканий — плохой командир. Мало — отличный…
— Ну и правильно!
— Нет, далеко не всегда правильно. Иной командир, поглощенный заботою о собственном ложно понятом престиже, скорее постарается создать видимость благополучия, чем помочь вам оценить по достоинству успехи и недостатки своей воспитательной работы. Настоящий же
— Значит, ваши офицеры и сержанты не скупятся на взыскания?
— Простите, товарищ полковник, «не скупятся» — это не те слова. Речь идет о требовательности. Истинная требовательность — это творчество. Старший лейтенант Мачильский, на подразделение которого вы указывали как на исключение…
— Да, приятное исключение, — заметил Пустынин.
— А вот для меня, полковник, седьмая рота хоть и является исключением, но далеко не приятным. То, что Мачильский, как вы говорите, «скуповат» на взыскания, имеет оборотную сторону. Ведь по всем видам боевой и политической подготовки седьмая рота занимает последнее место в полку! Надеюсь, из этого примера, товарищ полковник, нетрудно сделать заключение: то, что на первый взгляд кажется противоречивым, при глубоком и внимательном рассмотрении не содержит в себе решительно никакого противоречия.
— Хорошо. Я доложу о ваших соображениях генерал-полковнику, хотя, не скрою, и нахожу в них много спорных моментов, — сказал Пустынин и, вспомнив что-то, опять нахмурился.
Федор Илларионович думал: говорить Лелюху о том, что только сейчас припомнилось ему, или приберечь до совещания в армии? Решил, что нужно все-таки сказать сейчас.
— На взыскания у вас, полковник, действительно щедры. Даже чересчур щедры! Мне говорили, что некоторые ваши орлы из младших чинов умудряются за один проступок объявить солдату сразу два взыскания. Это правда?
— Был такой грех, — сказал Лелюх, с трудом сдерживая улыбку. — С сержантом Ануфриевым случилось такое. Провинился у него какой-то солдат, он ему: «Объявляю наряд вне очереди!» А тот возьми да и скажи что-то сержанту… Ну Ануфриев и воспользовался удобным случаем: «Ах так! За пререкание с командиром объявляю вам еще один наряд вне очереди!» Права отделенного невелики, вот он и выкинул такой номер…
— Но, согласитесь, факт в высшей степени безобразный?
— Нехороший факт, — сказал Лелюх. — Но бывают хуже…
Федор Илларионович вздрогнул и внимательно посмотрел на Лелюха.
Лицо командира полка было таким же, каким оно было и до этой минуты, — сосредоточенно-спокойным и строгим. Лишь в глазах глубоко светились напряженные огоньки.
— Ну что ж, — облегченно вздохнул Пустынин. — Не смею вас больше задерживать, полковник. У вас много и других дел. Подробнее потолкуем на совещании. А пока скажу вам одно: можете полностью рассчитывать на мою объективность, равным образом и на объективность моих коллег.
— Хорошо. — В глаза Лелюху ударил резкий блеск, отброшенный ярко начищенными ромбами на новом кителе Пустынина, и Лелюх невольно сощурился.
Командир полка долго не мог заснуть в эту ночь.
«Неужели Пустынин не узнал меня? — думал Лелюх о Федоре Илларионовиче, вспоминая, с какой невозмутимостью тот глядел на него и разговаривал с ним в течение этих нескольких недель. — Неужели он принял
Приняв такое решение, Лелюх немного успокоился, но заснуть не мог. Он встал, подошел к оттоманке, на которой, вплотную прислонившись друг к другу, ровно посапывая, так что груди у обоих поднимались и опускались одновременно, будто дышал один человек, крепко спали Колька и Ванька — «маленькие бесстрашные зимовщики», как называла их мать. Лелюх наклонился над ними, поправил одеяло. Подумал, что так же вот, тесно прижавшись один к другому, лежали они шесть лет назад под материнским сердцем — неразлучные братья-близнецы. А придет время, и разлетятся кто куда, как оперившиеся орлята.
Теплая грусть наполнила глаза отца.
— Спите, разбойники, — сказал он шепотом, на цыпочках вернулся к своей кровати и с удивлением увидел широко открытые глаза жены.
— Ты почему не спишь?
— А ты?
— Ну, я… Ходил ребят проверить. В комнате холодно.
— Тяжело тебе, Петя?
— Вот еще выдумала!
— Тяжело. Разве я не вижу?
— Нет, Ленок. С тобой легко… Помнишь, я говорил тебе о «крепком тыле»?
— Помню.
— Теперь ты понимаешь меня?
— Понимаю, Петя.
— Ну вот и хорошо. Спи!
Крепким тылом в данном случае Лелюх называл хорошую семью. Он часто философствовал на этот счет.
— Офицер, — говорил он товарищам по службе, — как и армия, должен иметь за своей спиной крепкий тыл — дружную семью. Как армия в неудачном сражении может временно отойти и отдохнуть в надежном тылу, так и офицер при неожиданных ударах трудной своей судьбы должен иметь возможность сделать короткую передышку в семье, окруженный заботами доброй и ласковой жены…
Лелюх говорил об этом особенно часто и взволнованно потому, что один раз в своей жизни он уже испытал, что значит «некрепкий тыл»…
Полковник глубоко вздохнул. Елена Дмитриевна уже спала, улыбаясь чему-то во сне. Он тихонько поцеловал ее в теплую щеку и в первый раз за последний месяц заснул спокойно.
Совещание в штабе армии подходило к концу.
Офицеры, проверявшие другие части дивизии, уже доложили результаты генерал-полковнику, возглавлявшему инспекторскую комиссию. Слово было предоставлено полковнику Пустынину.