Настанет день
Шрифт:
Капитан Коглин кивнул, сокрушенно поджав губы:
— Я тоже родился в полной нищете. Хижина в две комнатенки, соломенная крыша, мухи, крысы. Ребенку там делать нечего. А уж умному ребенку — тем более. Знаете, чему учится в таких условиях умный ребенок, мистер Лоуренс?
— Нет, сэр.
— Отлично знаете, юноша. — Капитан Коглин улыбнулся в третий раз. — Не пытайтесь меня провести, молодой человек.
— Я что-то никак не соображу, к чему вы клоните, сэр.
Капитан Коглин кивнул:
— Умный ребенок в таких условиях быстро учится очаровывать людей, Лютер. Чтобы никто не догадался, что он на самом деле думает. Или чувствует:
Он
— Я намерен взять вас на работу, Лютер, потому что вы меня заинтересовали. — Капитан присел на край стола и чокнулся с Лютером. Сунул руку за спину, достал откуда-то конверт и передал ему. — Эйвери Уоллис оставил это послание для того, кто его сменит. Обратите внимание, печать никто не трогал.
Лютер увидел темно-бордовое восковое пятно на обороте конверта. Перевернул. Обнаружил надпись: «Моему преемнику. От Эйвери Уоллиса».
Лютер отхлебнул виски. Получше того, что ему доводилось пить.
— Спасибо, сэр.
Капитан Коглин кивнул:
— Я проявил уважение к частной жизни Эйвери. Точно так же я буду относиться и к вашей. Но не думайте, что я вас не знаю, молодой человек. Для меня вы открытая книга.
— Да, сэр.
— Что значит «да, сэр»?
— Да, сэр, вы меня знаете.
— И что же я знаю?
— Что я смышленее, чем позволяю себе казаться.
— А что еще? — произнес капитан.
Лютер встретил его взгляд:
— Что я не такой смышленый, как вы.
Четвертая по счету улыбка. Еще одно звяканье рюмок: они снова чокнулись.
— Добро пожаловать в мой дом, Лютер Лоуренс.
Лютер прочел письмо Эйвери Уоллиса в трамвае.
Моему преемнику.
Если ты это читаешь, значит я уже умер. Если ты это читаешь, значит ты негр, потому что белые с Кей-, Эль— и Эм-стрит нанимают только негритянскую прислугу. По сравнению с прочими белыми семья Коглинов не такая уж плохая. С капитаном не стоит шутить, но он будет обходиться с тобой по-честному, если ты не станешь ему перечить. Сыновья у него, в общем, хорошие. Мистер Коннор будет на тебя время от времени покрикивать. Джо еще мальчишка, и, если его не остановить, он тебя уболтает до смерти. Дэнни — особь статья. Этот своенравный. Но похож на капитана, тоже будет относиться к тебе по-человечески. Нора тоже со своим норовом, но она никогда никого не надувает. Можешь ей доверять. Осторожней с миссис Коглин. Делай, что она просит, и ни о чем ее не спрашивай. Держись подальше от лейтенанта Маккенны, друга Капитана. Он живет на свете лишь попущением Божьим. Удачи.
Лютер оторвал взгляд от письма: трамвай катил по Бродвейскому мосту, внизу лениво серебрился канал Форт-Пойнт.
Стало быть, вот она, его новая жизнь. Вот он, его новый город.
Каждое утро, ровнехонько в шесть пятьдесят, миссис Эллен Коглин, выйдя из дверей своего дома (Кей-стрит, 221), величественно шествовала вниз по ступеням, туда, где Лютер поджидал ее у семейного авто, шестицилиндрового «оберна». Кивнув ему, миссис Коглин опиралась на его руку и устраивалась на пассажирском сиденье. После этого
Миссис Эллен Коглин с миссис Эми Вагенфельд никакими подругами не были: насколько могли судить Лютер и Клейтон, у белых старух не бывает подруг, — но вот между их слугами со временем завязались тесные отношения. Оба были родом со Среднего Запада — Клейтон вырос в Индиане, неподалеку от Френч-Лика, — и оба служили у хозяев, которые не смогли бы их ни к чему толком приспособить, если б хоть на шажок ступили в двадцатый век. Каждое утро, привезя миссис Коглин обратно, Лютер должен был наколоть дров для печи, а Клейтон — натаскать угля в подвал.
— В наши-то дни? — ворчал Клейтон. — Все в стране, по крайности те, у кого на это деньжат хватает, переходят на электричество, да только миссис Вагенфельд об этом и слышать не желает.
— Миссис Коглин тоже, — подхватил Лютер. — В доме столько керосина — можно весь квартал спалить, а я полдня отчищаю сажу со стен, потому как у них газовое освещение, но капитан говорит, что она даже обсуждать не хочет никаких перемен. Говорит, у него ушло пять лет, чтоб уговорить ее провести в дом водопровод и удобства, а то бегали в сортир на двор.
— Ох уж эти мне белые женщины, — заметил Клейтон. И повторил со вздохом: — Ох уж эти белые женщины.
Когда Лютер доставлял миссис Коглин обратно на Кей-стрит и открывал ей переднюю дверцу, она негромко произносила: «Благодарю вас, Лютер», и после того, как подавал ей завтрак, он весь оставшийся день почти никогда ее не видел. Целый месяц они так и общались: она ему скажет «Благодарю вас», а он ей — «Рад служить, мэм». Она никогда не расспрашивала, где он живет, есть ли у него семья, откуда он родом, а Лютер успел сообразить: он не в том положении, чтоб затевать беседу первым.
— Ее трудно понять, — как-то раз заявила ему Нора, когда они совершали свой еженедельный поход за продуктами на рыночную площадь Хеймаркет-сквер. — Я в этом доме уже целых пять лет живу, но не уверена, что могла бы тебе рассказать о ней больше, чем рассказала бы в ту ночь, когда я только-только сюда попала.
— Если она не распекает меня, пускай себе молчит как рыба.
Нора положила дюжину картофелин в мешок.
— А с остальными ты ладишь?
Лютер кивнул:
— Похоже, славная семейка.
Она тоже кивнула, хотя Лютер не понял, соглашалась она с ним или просто сделала какой-то вывод насчет яблока, которое внимательно рассматривала.
— Джо от тебя уж точно без ума.
— Он бейсбол обожает, такое дело.
Она улыбнулась:
— Наверно, «обожает» — это еще мягко сказано.
Как только Джо выяснил, что Лютер в свое время игрывал в бейсбол, часы после уроков заполнились у них тренировками, и все это проходило у Коглинов на заднем дворе. Вечерние сумерки начинали сгущаться как раз к концу Лютеровой смены, так что последние три часа своего рабочего дня Лютер теперь отдавал главным образом игре, и капитан Коглин одобрил это: «Если благодаря этому мальчик перестанет донимать свою мать, мистер Лоуренс, то я разрешу вам собрать целую команду, если пожелаете».