Настанет день

Лихэйн Деннис

Джо не был прирожденным спортсменом, зато в нем обнаружилось рвение и упорство, да и слушал он отлично — для своего-то возраста. Лютер учил его, как сгибать колено, когда посылаешь мяч низом, как следить и за своими бросками, и за движением биты. Он учил его принимать мяч-свечку — ни в коем случае не ниже головы. Он пытался научить его питчингу, но руки у мальчика для этого дела не годились, да и терпения ему не хватало. Он хотел быть бьющим и бить по-настоящему, вот и все. И за это Лютер еще больше озлился на Бейба Рута: тот обратил игру в какую-то колотьбу по мячу, в цирковое представление,

так что все белые бостонские мальчишки теперь думали, что главное тут — у-уф, у-ух, и мяч в небо.

Если не считать утреннего часа с миссис Коглин и предвечерних часов с Джо, основную часть рабочего дня Лютер проводил с Норой О’Ши.

— И как тебе работа? — спросила она.

— По-моему, делать особо-то нечего.

— Может, тогда поможешь мне?

— Правда? Помогу. Я ее катаю в церковь и обратно. Завтрак ей подаю. Облизываю авто. Начищаю башмаки капитану и мистеру Коннору, и еще надо не забывать пройтись щеткой по их костюмам. Иногда полирую капитановы медали, ежели он их собирается надеть. По воскресеньям наливаю капитану и его друзьям всякие напитки, пока они сидят в кабинете. Все прочее время сметаю пыль оттуда, где ее нету, прибираю там, где и без того прибрано, мою все эти чистенькие полы. Наколю чуть-чуть дров, принесу немножко угля, запалю малюсенькую печку. Я к чему веду? На все про все два часа уходит, не больше. А остальное время пытаюсь делать вид, будто чем-то занят, пока вы не придете домой — ты или мистер Джо. Не знаю даже, зачем они меня взяли.

Она мягко положила руку ему на локоть:

— Без этого неприлично.

— Без негра?

Нора кивнула, глаза у нее заискрились.

— В этой части нашего района. Если бы Коглины тебя не наняли, им пришлось бы объяснять.

— Чего объяснять? Почему не провели себе электричество?

— Почему они не хотят соответствовать. — Нора с Лютером поднимались по Ист-Бродвею к Сити-Пойнт. — Здешние ирландцы напоминают мне англичан у меня на родине. На окнах тюлевые занавесочки, а брюки заправлены в сапоги, как будто они знают, что такое работа.

— Тут, может, и так, — отозвался Лютер. — Но в остальной округе…

— Что?

Он пожал плечами.

— Да скажи, что? — Она потянула его за руку.

Он опустил взгляд:

— На других улицах так не делай. Пожалуйста.

— А-а…

— Иначе нас обоих прикончат. И кружевные занавески не помогут, вот что я тебе скажу.

Каждый вечер он писал Лайле, и каждые несколько дней письма возвращались нераспечатанными.

Его это едва не доконало — ее молчание, его житье в чужом городе, чувство неприкаянности и неопределенности, да такое сильное, какого у него сроду не бывало, — но однажды утром Иветта выложила на стол почту и плавным движением подвинула ему два вернувшихся письма.

— Твоя жена? — Она села.

Лютер кивнул.

— Видимо, ты поступил с ней как-то жестоко.

— Так и есть, мэм, — ответил он. — Так и есть.

— Но дело не в другой женщине, верно?

— Верно.

— Тогда я тебя прощаю. — Она похлопала его по руке, и Лютер ощутил, как в кровь ему проникает тепло ее ладони.

— Спасибо, — произнес он.

— Не беспокойся. Она по-прежнему о тебе думает.

Он

покачал головой: да чего там, он ее потерял, и это ему дочиста иссушило душу.

— Нет, мэм, не думает.

Глядя на него, Иветта медленно покачала головой, улыбнулась не разжимая губ:

— У мужчин много талантов, Лютер, но они совершенно не разбираются в женском сердце.

— Вот-вот, — отозвался Лютер, — теперь она больше не хочет, чтоб я знал, что у нее на сердце.

— Чтобы.

— А?

— Не хочет, чтобыты знал.

— Точно.

Лютеру захотелось с головой укутаться в какой-нибудь плащ, спрятаться. Укрой меня, укрой.

— Позволю себе с тобой не согласиться, мой мальчик. — Миссис Жидро взяла одно из писем. — Что ты видишь?

Лютер посмотрел, но ничего особенного не увидел.

Миссис Жидро провела пальцем по краю клапана:

— Видишь, здесь словно размыто? И бумага волнится, верно?

Теперь Лютер и сам заметил:

— Да.

— Это от пара, мой мальчик. От пара.

Лютер взял конверт и уставился на него.

— Она вскрывает твои письма, Лютер, а потом отсылает их обратно, словно не распечатывала. Не знаю, любовь ли это, — она сжала его локоть, — но я бы не стала называть это безразличием.

Глава пятнадцатая

Осень уступила зиме, на прощание разразившись ливнями, вместе с бешеным ветром пронесшимися по Восточному побережью. Список имен, который прилежно составлял Дэнни, все рос и рос. Но из этого списка вовсе не следовало, что первомайское восстание состоится. В нем значились главным образом фамилии измученных рабочих, рвавшихся объединиться, да безумных романтиков, которые всерьез верили, что мир с радостью приветствует перемены.

Впрочем, Дэнни стал подозревать, что, вращаясь среди всех этих «латышей» и завсегдатаев БК, он пристрастился к самому странному, к чему можно пристраститься, — к сходкам. Разговоры и пьянки «латышей», насколько он видел, не приводили ни к чему, кроме как к новым разговорам и новым пьянкам. И все-таки в те вечера, когда не было сборищ с последующими визитами в бар, он чувствовал, что ему чего-то недостает. Тогда он сидел в своей конспиративной квартире и пил.

Однажды он попал на очередное собрание БК в Роксбери. Потом еще на одно. От сборищ «латышей» они не слишком отличались. Та же демагогия, та же ярость, та же беспомощность. Дэнни невольно дивился насмешке судьбы: эти люди, по долгу службы подавляющие забастовки, попались в ту же ловушку, что и те, кого они волокли в участок или избивали возле фабрик и заводов.

Еще один бар, еще один вечер, снова болтовня о правах трудящихся, только на сей раз с членами БК — с собратьями-полисменами, с патрульными, участковыми, рядовыми копами, ночными стражами, мастерами большой дубинки, полными вялой злости. И до сих пор никаких переговоров, никаких серьезных обсуждений достойного количества рабочих часов и достойной зарплаты, и по-прежнему никакого повышения жалованья. Ходили слухи, что совсем рядом, в Монреале, всего в трехстах пятидесяти милях к северу, городские власти прервали переговоры с полицией и пожарными, и теперь стачка неизбежна.