Настанет день
Шрифт:
А почему ж нет, рассуждали парни в баре. Мы же, черт дери, голодаем. Нас все время надувают, на хрен, мы горбатимся на этой чертовой работе, как на галерах, но не можем прокормить семью, мы ее даже толком и не видим.
— Младшенький мой, — говорил Фрэнси Диган, — младшенький-то мой, парни, донашивает одежку за старшими братьями, а старшим и вовсе нечего надеть. Я поразился, когда это узнал: я-то все думал, они во втором классе, а они уж в пятом, вот я сколько вкалываю. Думал, они мне до пояса, а оказывается — уж по грудь.
И когда
— Паршивые докеры получают в три раза больше нашего брата. Так что кому-нибудь лучше бы начать соображать, как устроить так, чтобы платить нам по-честному.
И снова крики: «Точно! Точно!» Но тут кто-то предупреждающе толкнул соседа локтем, а сосед толкнул еще кого-то, и в конце концов все подняли глаза и увидели, что у стойки в ожидании своей пинты стоит не кто-нибудь, а сам Стивен О’Мира, комиссар полиции города Бостона. В баре установилась полная тишина. Великий человек дождался, когда официант срежет опасной бритвой шапку пены, и расплатился. Бармен выбил чек и передал Стивену О’Мире сдачу. О’Мира убрал монеты в карман, оставив одну на стойке, и развернулся к залу.
Диган и Гейл пригнули головы, ожидая расправы.
О’Мира осторожно, высоко подняв стакан, чтобы пиво не расплескалось, проложил себе путь между посетителями, и занял кресло у камина, между Марти Лири и Динни Тулом. Он неторопливо обвел собравшихся своими добрыми глазами и отхлебнул пива. Пена шелковичным червем вползла ему на усы.
— Холодно на улице. — За спиной у него потрескивали поленья. — А здесь отличный огонек. — Он кивнул, всего один раз, но этим движением словно бы окутал всех присутствующих. — У меня нет для вас ответа, ребята. Платят вам несправедливо, это факт.
Никто не осмелился произнести ни слова. Те, что еще минуту назад кричали громче всех, больше всех поносили власти, сильнее всех сердились и жарче всех заявляли об ущемлении своих прав, — теперь отводили глаза.
О’Мира мрачно улыбнулся:
— Приятное местечко, а? — Он снова окинул их взором. — Молодой Коглин, это ты там под бородой?
Дэнни ощутил, как добрые глаза ощупывают его, и в груди у него что-то сжалось.
— Да, сэр.
— Насколько мне известно, ведешь агентурную работу.
— Так точно, сэр.
— Под видом медведя?
Все расхохотались.
— Не совсем так, сэр. Но почти.
Взгляд О’Миры смягчился, в нем не было никакого высокомерия, и Дэнни показалось — они в зале вдвоем, больше тут никого нет.
— Давно знаю твоего отца, сынок. Как поживает мать?
— Хорошо, сэр.
— Самая элегантная женщина на свете. Передай ей привет, ладно?
— Конечно, сэр.
— Можно поинтересоваться, что ты думаешь о замораживании зарплаты?
Все повернулись к нему, а О’Мира отхлебнул еще пива, не переставая смотреть Дэнни в глаза.
— Я понимаю… — начал Дэнни, и в горле у него пересохло.
Ему захотелось, чтобы в комнате стало темно, черным-черно, тогда он перестанет
Он глотнул из стакана:
— Я понимаю, сэр, что рост стоимости жизни сказывается на состоянии городской казны и поэтому финансирование скудное.
О’Мира кивнул.
— И я понимаю, сэр, что мы не частные лица, что мы служим обществу и дали клятву честно исполнять свои обязанности. И что нет призвания выше, чем служение обществу.
— Ничего нет выше, — подтвердил О’Мира.
Дэнни кивнул.
О’Мира смотрел на него. И все смотрели.
— Но… — Дэнни старался говорить, не повышая голоса. — Нам дали обещание, сэр, что наши зарплаты заморозят на период войны, но затем нас вознаградят за терпение: повысят ежегодный оклад на двести долларов, как только война кончится.
У Дэнни теперь хватило смелости оглядеть зал, посмотреть в эти глаза, которые так и впивались в него. Он надеялся, что никто не видит, как у него дрожат коленки.
— Сочувствую, — проговорил О’Мира. — В самом деле сочувствую, полисмен Коглин. Но повышение стоимости жизни — вещь вполне реальная. И город находится в стесненных обстоятельствах. Все очень туманно.
Дэнни собрался было сесть, но тут обнаружил, что ноги его не слушаются. Он снова посмотрел на О’Миру и буквально почувствовал то благородство, которое было растворено в крови этого человека. Он поймал взгляд Марка Дентона, и тот кивнул ему.
— Сэр, — произнес Дэнни, — мы не сомневаемся, что вы нам сочувствуете. И мы знаем, что городу трудно. — Он перевел дух. — Но обещание есть обещание, сэр. Штука именно в этом. Вы сказали, что все очень туманно. При всем уважении к вам вынужден заявить — это ясно как божий день. Пусть нелегко. Пусть даже трудно. Но ясно. Много прекрасных, храбрых ребят не могут свести концы с концами. И обещание есть обещание.
Никто не произнес ни слова. Никто не шелохнулся. Казалось, посреди зала упала неразорвавшаяся граната.
О’Мира встал. Перед ним поспешно расступались, пока он шел вдоль камина к Дэнни. Он протянул руку. Дэнни поставил пиво на каминную полку.
Старик не встряхнул его трясущуюся кисть, а просто крепко сжал.
— Обещание есть обещание, — повторил он.
— Да, сэр, — выдавил из себя Дэнни.
О’Мира кивнул, выпустил его руку и повернулся к залу. Дэнни почувствовал, как мгновение застыло, словно боги вплетают этот миг в ткань истории: Дэнни Коглин и Великий Человек стоят бок о бок и сзади потрескивает пламя.
О’Мира поднял свой стакан:
— Вы — гордость нашего великого города, ребята. И я горжусь, что называю себя одним из вас. И обещание есть обещание, это правда.
Дэнни ощутил спиной жар огня. Почувствовал ладонь О’Миры у себя на спине.
— Вы мне доверяете? — прокричал О’Мира. — Верите в меня?
Хор голосов:
— Да, сэр!
— Я вас не подведу. Не подведу.
Дэнни увидел, как она расцветает на всех лицах: любовь. Все ясно.