Настоящие индейцы
Шрифт:
– Ценный свидетель. Надеюсь, она не ранена?
– Нет, только избита и сильно измучена.
– Жаль. Мне надо допросить ее. И как можно быстрей. Если она в плохом состоянии…
– О, за это даже не волнуйся! Ты ей скажи, что инквизитор, – она сама все выложит.
– Готова сотрудничать со следствием?
– Мечтает об этом.
– Прекрасно. Отдыхай пока, – Август поднялся. – Потому что тебя мне тоже придется допросить.
Он вышел из палатки. Я нащупала босыми пальцами ноги мохнатое плечо Василисы, погладила его. Подумав, легла на живот. Высунула голову за край койки. Снизу на меня смотрел настороженный темный глаз. Я опустила руку и почесала Василису за обрезанным ухом. Она тяжело вздохнула, и глаз закрылся.
Я почти дома.
Отдыхать
Потом прилетел катер, вошли мои товарищи по несчастью в сопровождении Шона Ти и двух индейцев – Нуна и Гдема. Индейцы после первого в их жизни полета имели бледный вид, но старались держаться с достоинством. Не успели войти – на них еще и Василиса напала. Собаку угомонили, она с обиженным видом залезла под мою койку и время от времени рычала оттуда. Но едва она затихла, как истерику закатила Ида Рафферти. Ее бесило, что пришлось несколько часов ждать в катере, что вокруг нее не пляшут, а тут еще собака, а вдруг она больная, ребеночек же пострадает… Иду Рафферти тоже угомонили. Август, когда надо, умел быть безжалостным, поэтому он в трех словах объяснил ей: не нравится – дуй обратно на холм для пленных, требуй нужного тебе обращения от индейцев. Здесь условий для беременных не создано, либо соглашайся, либо уходи. Август вообще частное лицо, он не обязан никого спасать. И собаку из палатки он тоже не выгонит, потому что это его собака и его палатка. Любой, кто считает себя вправе указывать хозяину, как ему жить и что делать, может пойти и поуказывать, например, индейским старейшинам. Или еще кому-нибудь. Ида даже расплакалась. Макс ей сказал – извини, дорогая, я хочу домой, а ты думай сама, что тебе важнее: домой или ежеминутный комфорт.
Снова явился посланец от Хесса.
– Хесс сказал: отзови корабль. Женщину и ее рабов оставь себе. Но пусть они не выходят из твоего шатра. И пусть твои люди не шастают по лагерю. Наш народ недоволен вами, чужаки. Хесс сказал, утром он хочет говорить с тобой.
Он повернулся и гордо удалился.
– Ну да, ну да, – фыркнул Макс. – Народ всегда недоволен, поверьте князю. А тут и повод – чужаки. Аккурат к утру кончится дармовая выпивка, догнаться негде, тут-то Хесс и скажет, кто виноват. А чужаки – как удачно! – все сидят по палаткам, компактненько. С теми, кто выживет после взрыва «народного гнева», Хесс поговорит. Может быть. В том же стиле, в каком говорил с нами.
– Никакого взрыва не будет, – сказал Август.
– Слушай, Маккинби, – Макс поморщился. – Ты умен. Я тоже не дурак. Мне казалось, я знаю индейцев и умею с ними ладить. И когда мы тут очутились, было все замечательно. Мы помогали местным, а они нас прятали. Мы меняли всякие полезные штуки, которые снимали с убитых бандитов, на еду, тряпки… Кожаные ремни, ножи и обувь особенно ценились. За пару почти новых ботинок – кабанчик и полмешка крупы. Специи в подарок. Поди плохо. Мне предлагали в жены дочерей вождей, Иду один раз умоляли замуж выйти – и не какой-то там лесной парень, а приезжий вождь из пригорода. Мне за нее обещали двух выезженных молодых кобыл, раба и золотое кольцо. Офигенный по местным меркам выкуп.
Ида надулась от гордости.
– О том, что нас ищут, мне вообще местные почтари говорили. Почтари! Которые, во-первых, всегда на стороне власти, во-вторых, никогда в жизни не скажут чужаку, что пришло по их почте. И тут внезапно нас хватают. Нас выдали те же самые местные. Когда поняли, что мы уезжаем и больше защищать их не станем. Раз не станем – мы больше не нужны. Вот они такие, настоящие индейцы. Им наплевать, что ты поступил по обычаю, гость царя и так далее. Им наплевать, что ты невиновен. Ты просто больше не нужен. А значит, им можно развлечься, глядя на твою смерть.
– Естественно, – согласился Август. – Потому что ты не учел главного: для индейца решение уехать – объявление о том, что ты хочешь умереть. Ты уехал – ты умер. Мы все, кто приходит извне, для местных – пришельцы с того света.
Все уставились на Нуна и Гдема, которые еще торчали в шатре.
– Да, – сказал Нун, – это так. Чужаки – не живые и не мертвые. Поэтому их
– Но ты же хотел улететь за небо! – воскликнула Дженни.
– Да. И Гдем тоже теперь хочет. Он уже учит ваш язык. И выбрал себе новое имя.
– Если ты не в курсе, Макс, – добавил Август, – вот эти слова – все равно что клятва кровью. Обратного пути у этих ребят нет. Да, считается, что Духи поощряют путешествия… но только по земле и воде. Тот, кто путешествует за небо – уже не тот, кто покинул родину. Родня, встретив уехавшего, привечает его. Потому что в глубине души верит – там, за небом, уехавший живет среди своих давно почивших предков. И потому ему показывают и дают все самое лучшее: чтобы предки радовались его рассказам о родине. Но ему не позволят вернуться насовсем и жить в своем роду. Он уже не их. А уехавшие смеются над суевериями местных. Между ними пропасть. Монику отдали в жены пришельцу? Моника не годилась в жены хорошему лесному парню. Ее таким образом принесли в жертву. Вместе с ее рабом, который мог служить проводником. И тебя с ребятами задабривали, видя в вас прежде всего существ потусторонних. Но при случае вас сдали. Конечно. Потому что боялись. Поэтому у них и с царем такие сложные отношения: царь-то тоже пришлый. Да, суеверия есть суеверия. Подавляющее большинство местных понимает, что это стариковские выдумки. И на самом деле все живые. Просто стали другими. Мы знаем, что их меняет опыт. Человек, который всю жизнь сидел дома, а потом сходил в соседнюю деревню, узнал, что она есть и там живут люди, меняется необратимо. Но недоверие индейцев к чужим имеет под собой именно эту природу. Ты не такой, как все. Это, Макс, называется ксенофобия. Ксенофобия, вросшая в менталитет. Надеяться и полагаться можно только на тех индейцев, которые уехали. Или хотят уехать. Прочие тебя сдадут, как только им предложат хорошую плату. И это не предательство. Предать могут лишь своего. А вы никогда не были своими.
– Тогда мне странно, что ты поверил Хессу.
– С чего ты взял? – удивился Август. – Я тоже ксенофоб.
– А-а, – Макс оживился.
– Беспокойся о себе, – посоветовал Август. – О прочем я уже позаботился.
Шон Ти и индейцы-помощники ушли. Вместо них появился знакомый мне Лур – индеец из обслуги Пиблс, который летал с нами на Дивайн. Похоже, он так и застрял в роли стюарда при Августе. Лур невозмутимо сервировал большой походный стол, обеспечив всех чаем с бутербродами. И начался малый военный совет. Малый – потому что пристрелочный. Август по очереди выслушал всех. Его интересовала банда на Большом Поле, его интересовал наш консул, и его интересовало, кто, по нашему мнению, крышует кражи в совете старейшин. Тут между нами возник спор. Я-то не сомневалась, что это Хесс, дед царя. Но мне возражали, что Хессу незачем, ему и так вся власть принадлежит. А интригует Твин, которого Хесс потеснил. Твину выгодны беспорядки на Саттанге – он всегда может сказать, что они от неправедной власти. Собственно, когда моих товарищей привезли, так оно и было, прямо при них в совете разгорелась жаркая дискуссия между стариками.
– Хорошо, – Август оборвал наш спор. – Макс, Делла сказала, ты нашел старый корабль.
– Да, – Макс чуть откинулся на стуле. – «Кондор» трехсотой серии. Ему лет двести, но что ему сделается-то?
– Сильно поврежден? – Август прищурился.
– Вообще целый. Там ребята сели-то нормально. Я не понял, от чего они перемерли, если честно. Но произошло все очень быстро, буквально в две недели. Их было около сотни. Везли с собой инструменты, скотину, зерно. Инструменты и зерно на месте. Скотину, по всей видимости, дикие хищники съели.
– Что ж, даже если они умерли от заразной болезни, за двести лет инфекция выветрилась, – сказал Август.
– Я на всякий случай провел автоматическую дезинфекцию, – добавил Макс.
– То есть аккумуляторы еще живы? Раз автоматика работает?
– Там сдохла главная стойка, а обе дополнительные – в терпимом состоянии. По крайней мере, я смогу корабль поднять. Топливные ячейки на ладан дышат, там корпуса хилые, поэтому часть превратилась в труху. Но того, что есть, хватило бы на рейс до «Абигайль».