Настя как ненастье
Шрифт:
— Ты насколько ставишь будильник? — спросила Настя, проведя по губам грубой салфеткой.
Иннокентию потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем его спрашивают: его пальцы так и тянулись забрать у салфетки ее грязную работу.
— Встанем в восемь. Поспим лишний час, раз до полуночи просидели.
Настя поспешно схватилась за недопитую чашку.
— Тогда, может, я утром в душ пойду?
Он тут же проклял свою цепкую память — представить ее без одежды оказалось предельно просто.
— Нет, что ты, иди, конечно, сейчас.
Иннокентий
— Иди, иди, — подталкивал он гостью словами, хотя хотелось поднять ее со стула руками, прижать к груди и плевать уже на душ. — Нагреешь мне ванную как раз… Шучу! — он снова чувствовал под волосами испарину. — Хочешь, пойду первым? Хочешь?
Настя молчала, и он даже подался вперед и уперся в край стола локтями. Настя не отпрянула и смотрела на него сейчас исподлобья, но не зло, а слишком даже внимательно: точно видела впервые и изучала.
— А я думала, предложишь пойти вместе…
Он бы хотел отпрянуть, да только локти приклеились к столу, точно на сырном клею.
— Не предложу, — еле проговорил он, не узнавая собственного голоса.
— А я бы согласилась.
Голос Насти тоже изменился: стал низким, грудным. Она шевелила губами, и он читал по ним, слыша ушами лишь удары собственного сердца.
— Хорошо поговорили!
Иннокентий силой рванул себя назад и сам удивился, что устоял на ногах и даже не уронил стул.
— Я иду первой?
Голос у Насти прежний. Звонкий. Может, ему все послышалось? Фантазия от водки, приправленной пиццей, разыгралась…
— Сейчас принесу тебе футболку.
Он чуть ли не бегом покинул кухню и уронил в шкафу две вешалки. Отмотать бы память и проиграть заново их диалог: а если он упускает свой шанс? Нет… Он снова тряс головой, как одержимый. Никакого шанса с малолетней художницей у него не может быть. Ее мама верит, что дочка спит в пустой квартире. И он не вправе предавать материнскую веру, даже если дочка оказалась не совсем пай-девочкой. Но он же взрослый мужик. Он не может использовать девичью дурь в личных целях.
— Настя, что ты делаешь?
Он прекрасно видел, что она делает. Она раздевалась. Прямо на диване, аккуратно развешивая элементы женского туалета на его спинке, не задумываясь, что они не дополняют, а портят ее настенные художества.
— Раздеваюсь, — ответила она так, будто говорила со слепым.
А он не был слепым. Он смотрел на нее во все глаза, пытаясь запутаться взглядом в ресницах и не спуститься к обнаженной груди.
— А теперь оденься!
Он швырнул ей в лицо футболку и прошел в коридор. На ходу распахнул для нее дверь ванны и впечатал себя в кухонное окно. Скорее открыть и вдохнуть свежего ночного воздуха и ветра с залива. Идиотка! Чего она добивается? Чего бы добивалась, ничего она не добьется! И он принялся судорожно рыться в карманах, хотя и знал, что сигарет нет.
— Настя! — крикнул он, неуверенный, что она еще не закрылась в ванной. —
Плевать, слышит ли она. Ему нужен дождь и никотин, чтобы не свихнуться.
— Хорошо…
Она стояла в коридоре. Высокая, худая, белая и голая. Абсолютно.
— Тебя бы определенно взяли на роль Геллы, — с трудом проговорил Иннокентий, не зная, с какой стороны лучше обойти этот экспонат. Встала прямо посередине. Специально. — Настя, скажи русским языком, что ты хочешь?
Она молча сделала к нему шаг.
— Настя, зачем это тебе?
— Просто хочу, — ответила она тихо и подняла руку, чтобы коснуться пальцами его щеки, чуть ниже шрама.
Рука мягкая, а он колючий.
— Небритый, да? — спросил он, прощаясь с последним воздухом в замершей груди.
— Побрейся…
Иннокентий отвел от лица ее руку, превозмогая боль, сковавшую все тело.
— Так девушки не ведут себя…
Надо было оттолкнуть ее руку, но пальцы сами переплелись с ее пальцами, и она первая усилила хватку.
— Так я не девушка…
Глаза близко. Прожигают насквозь.
— Я же не в этом плане… — едва различимо прохрипел Иннокентий. — Настя, я… Мне нечем предохраняться. Так что, увы…
Она вырвала руку и отступила на шаг. Иннокентий шумно выдохнул, чувствуя, что ему сделать шаг будет теперь ох как нелегко.
— Правда, что ли? — не поверила она.
— Да.
Сказать всю правду — он уже три года не держал в руках резинки.
— Но ведь ты идешь за сигаретами…
— Настя, ты все это серьезно? — Иннокентий пытался говорить ровно. Куда там… Дыхание сбивалось на каждом слове. — Настя, ты не должна этого делать… Я ведь просто…
Слова закончились. Настя отступила еще на шаг. Выпрямилась.
— Вы, Иннокентий Николаевич, действительно считаете, что я себя так низко ценю?
Он лишь громко сглотнул в ответ. Она же поднялась чуть ли не на цыпочки.
— Мышка за сыр не продается. Если я вам не нравлюсь, так и скажите…
— Дура!
Он рванулся вперед, сгреб ее в объятья и впился в губы. Она вскрикнула, но скорее от неожиданности, чем от боли, но он поспешил ослабить хватку и скользнул с острых лопаток на волосы. Однако ж губ не отпустил, просто наглаживал дрожащими пальцами влажную, как и у него, шею. Настя просунула руки ему за спину, и он почувствовал сквозь рубашку ее острые соски и резко выпустил влажные губы.
— Иди в душ, — хрипло выдохнул он. — Иначе я уже никуда не пойду. Только никому не открывай в таком виде. У меня ключи… — добавил он, чтобы самому улыбнуться и заставить улыбнуться ее.
Однако Настя глядела на него без тени улыбки. Длинные пальцы продолжали касаться его груди. Он опустил глаза: на ногтях — и как же за столом он этого не приметил — осталась краска, и сейчас он целовал радугу.
— Я мигом, — Иннокентий наконец выпустил ее пальцы. — Ты не успеешь передумать…
— Я не собираюсь передумывать, — ответила Настя все тем же предельно серьезным тоном.