Наталья Гончарова

Старк Вадим Петрович

Теперь ей предстояло исполнить волю покойного — похоронить его в Святых Горах, рядом с могилами близких: деда, бабушки, матери. На похороны по распоряжению царя было выдано десять тысяч рублей. Жуковский передал их графу Строганову, а тот — Наталье Николаевне. Сама она по состоянию здоровья не могла отправиться зимой в столь дальнюю дорогу, оставив детей, и хотела, чтобы в последний путь Пушкина проводил его секундант Данзас. С этой просьбой сразу же после отпевания 1 февраля Наталья Николаевна обратилась к императору. Письмо ее было передано Г. А. Строгановым графу Бенкендорфу, который в тот же день доложил о нем Николаю I. Однако император согласия не дал, так как уже начался суд и Данзас был одним из подсудимых.

По согласию властей и вдовы эту миссию взялся исполнить Александр Иванович Тургенев. Ему был дан открытый лист на свободный проезд до Святых Гор. Он некогда первым встречал в Петербурге Пушкина, привезенного для поступления в Лицей; теперь он же провожал его навсегда. Около полуночи 3 февраля друзья и Наталья Николаевна собрались в последний раз у гроба.

А после полуночи траурный кортеж с телом Пушкина тронулся в последний путь. А. И. Тургенев записал в дневнике: «4 февраля, в 1-м часу утра или ночи, отправился за гробом Пушкина в Псков; перед гробом и мною скакал жандармский капитан».

Цензор А. В. Никитенко сделал 12 февраля в своем дневнике аккуратную запись:

«Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожей. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.

— Что это такое? — спросила жена у одного из находившихся здесь крестьян.

— А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — его мчат на почтовых в рогоже, прости Господи — как собаку».

Эта встреча произошла на станции Выра.

Шестого февраля, на девятый день по кончине, Пушкин был предан земле у алтарной стены Успенского собора Святогорского монастыря. Хозяйка Тригорского П. А. Осипова, хлопотавшая накануне обо всем, когда траурный кортеж прибыл в Святые Горы, слегла, подобно Наталье Николаевне, и не смогла присутствовать на погребении. Зато потом, зарисовав первоначальную могилу Пушкина с простым деревянным крестом, огражденную обыкновенным забором, она переслала рисунок вдове поэта.

Пушкин нашел себе вечный покой в деревне, рядом с могилами предков.

И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне всё б хотелось почивать.

Всё время следования траурного кортежа в Святые Горы и погребения Пушкина Наталья Николаевна по большей части провела в молитве и общении со своим духовником. 10 февраля 1837 года Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого ей рекомендовал Жуковский. Эти беседы очень умирили ее и, так сказать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут расположением души ее и также убежден в непорочности ее».

Вернувшись из Святых Гор, А. И. Тургенев 9 февраля посетил Наталью Николаевну, «ослабевшую от горя и бессонницы, покорную Провидению». Он рассказал ей обо всех перипетиях поездки и погребения и вручил просвирку из Святогорского монастыря, а также передал благодарность от Прасковьи Александровны за присланную ей посмертную маску с лица Пушкина.

Суд земной и суд Божий

После возвращения А. И. Тургенева Наталья Николаевна стала собираться в дорогу.

Между тем началось судебное разбирательство по поводу дуэли между Пушкиным и Дантесом. Еще в день отпевания поэта, 1 февраля, была учреждена военно-судебная комиссия при лейб-гвардии Конном полку под председательством

флигель-адъютанта полковника Бреверна. На одном из допросов, 10 февраля 1837 года, судом был задан Дантесу в числе других и вопрос о том, «в каких выражениях заключались письма, писанные вами к г-ну Пушкину или его жене, которые в письме, писанном им к нидерландскому посланнику барону Геккерну, называет дурачеством?».

Дантес отвечал: «Посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод ему упомянуть о них в письме к барону Д. Геккерену 26 числа генваря, как дурачества мною писанные». Дав этот ответ, он тут же уточнил, что «вышепомянутые записки и билеты были мною посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели я был женихом». Так нашлось подтверждение тому, что после получения мужем анонимных писем даже такое одностороннее эпистолярное сношение Натальи Николаевны с Дантесом прекратилось.

Данзасу же на заседании суда 11 февраля был задан уточняющий вопрос о причинах, «которые господина Пушкина были неудовольствием», на что тот дал следующий ответ: «Получив письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызвал на дуэль г-на поручика Геккерена, на которого публика указывала; но когда г-н Геккерен предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он однакож непременным условием требовал от г-на Геккерена чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Не взирая на сие гг. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения поносительного как для его чести, так и для чести его жены».

По ходу судебного разбирательства еще не однажды всплывало имя Натальи Николаевны, но судьи, все офицеры лейб-гвардии Конного полка, люди светские, а корнет А. П. Чичерин даже родственник Пушкина, деликатно ее не тревожили. И только не принадлежавший к свету дотошный аудитор 13-го класса Маслов, состоявший при Комиссии военного суда, написал 14 февраля 1837 года рапорт, третий пункт которого касался Натальи Николаевны: «Из письма умершего подсудимого Пушкина видно, что посланник барон Геккерен, когда сын его подсудимый Геккерен по болезни был со-держан дома, говорил жене Пушкиной, что сын его умирает от любви к ней, и шептал возвратить ему его, а после уже свадьбы Геккерена, как Пушкин 27 числа генваря у графа Д. Аршиака в присутствии секунданта своего инженер подполковника Данзаса объяснил, что они, Геккерены, дерзким обхождением с женою его при встречах в публике давали повод к усилению поносительного для чести их, Пушкиных, мнения. Посему я считал бы нужным о поведении гг. Геккеренов в отношении обращения их с Пушкиной взять от нее также объяснение. Если же Комиссии военного суда неблагоугодно будет истребовать от вдовы Пушкиной по вышеизложенным предметам объяснения, то я всепокорнейше прошу, дабы за упущение своей обязанности не подвергнуться мне ответственности, рапорт сей приобщить к делу для видимости высшего начальства».

На этот рапорт отреагировал один только командующий Отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютант К. И. Бистром, свояк Пушкина по ганнибаловской линии. В своем отношении от 11 марта он отметил, «что не спрошена по обстоятельствам, в деле значущимся, жена умершаго камергера Пушкина». Однако даже если бы судебная комиссия и решилась, вопреки этическим соображениям, потревожить вдову, то по медленности судопроизводства на это понадобилось бы несколько дней, а Наталья Николаевна через два дня после рапорта Маслова покинула Петербург, так что допрашивать было бы просто некого.