Наталья Гончарова
Шрифт:
Прошение об установлении опеки было подано на высочайшее имя одновременно с просьбой разрешить Данзасу сопровождать тело Пушкина к месту упокоения. Второй вопрос, как мы помним, бьш тотчас решен отрицательно, а первый пошел по инстанциям. 3 февраля министр юстиции Д. В. Дашков известил Наталью Николаевну о разрешении учредить опеку в составе тех лиц, которых она назвала. В тот же день она обратилась с новым письмом к императору по всей форме, с указанием и себя, как того требовал закон, опекуншей своих детей, и назвала еще одного опекуна — «камер-юнкера надворного советника Атрешкова [137] », а также указала дату, когда следовало «решение учинить», — 8 февраля 1837 года.
137
Камер-юнкер Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков был настолько известным в Петербурге человеком, что современники говорили: «Спросить кого-нибудь
Первое, что предстояло сделать опекунам, — освободить квартиру, в которой скончался поэт, вывезти из нее мебель и книги на хранение в Гостиный Двор, что по описи осуществлено было уже после отъезда Натальи Николаевны. Срок хранения был определен в два года, на которые она покидала Петербург.
Ни к кому из опекунов, за исключением Тарасенко-Отрешкова, Наталья Николаевна не будет иметь претензий. Что же касается последнего, явно включенного в число опекунов под давлением свыше, то, как выяснится позднее, он вел себя в оставленной вдовой квартире настолько вольно, что даже позволил себе присвоить некоторые рукописи поэта.
Военно-судная комиссия еще не завершила свою работу, но Наталья Николаевна не стала дожидаться приговора и пустилась в путь, в Полотняный Завод, где решила прожить в уединении два года, как и завещал ей перед смертью Пушкин.
Министр двора князь П. М. Волконский 15 марта 1837 года написал своей жене, хозяйке дома на Мойке, княгине Софье Григорьевне в Рим: «Ожидаю, милый друг, вашего ответа о квартире для Грегуара в первом этаже вашего дома, освободившейся со смертью Пушкина, который в ней жил, и оставленной вдовою, которая уехала в деревню, — чтобы не терять времени для нужного ремонта в начале весны и закончить его в течение хорошего сезона».
«Грегуар» — их младший сын, князь Григорий Петрович Волконский, чиновник Азиатского департамента, камергер с 1835 года, музыкант и певец с редким голосом basso profondo (низкий бас). Он занял освободившуюся квартиру и обвенчался в годовщину смерти Пушкина, 29 января 1838 года, с дочерью графа А. X. Бенкендорфа Марией Александровной (1820–1888).
Впоследствии квартира была поделена на две части. Бывший кабинет поэта занимал в начале XX века пользовавший юного Владимира Набокова зубной врач. В адресной книге на 1917 год «Весь Петроград» обозначено имя этого знаменитого столичного дантиста: «Воллисон Генр.<их> Руфим.<ович>, поч.<етный> дант.<ист> Их Имп.<ераторских> Вел.<ичеств> дсс (действительный статский советник. — В. С.).Мойка 12. Т 43 068». Для будущего великого писателя представлялось символичным, что прикус ему исправляли в комнате, где скончался Пушкин.
Траур в Полотняном Заводе
Наталье Николаевне предстояло провести два года в калужском поместье Гончаровых Полотняный Завод. Знакомой дорогой, которой некогда с Пушкиным совсем юной женой Наталья Николаевна впервые приехала в Петербург в мае 1831 года, она, теперь 24-летняя вдова с четырьмя детьми, проследовала до Москвы. Даже не переночевав в московском доме Гончаровых, она пустилась в дальнейший путь в Полотняный Завод. Она не нашла в себе ни моральных, ни физических сил, для того чтобы нанести визит жившему тогда в Москве свекру Сергею Львовичу. На другой день брат ее Сергей Николаевич посетил отца Пушкина «со следующею комиссиею», как выразился московский почт-директор А. Я. Булгаков: «Сестрица приказала вам сказать, что ей прискорбно было ехать через Москву и вас не видеть, но она должна была повиноваться предписаниям своего доктора; он требовал, чтобы она оставила Петербург, жила спокойно в уединении и избегала всё, что может произвести малейшее в ней волнение; в противном случае не ручается за последствия». Самому Булгакову Сергей Львович на расспросы о невестке ответил: «Я слышал, что она проехала здесь в пятницу, но ее не видел». В пятницу, то есть 19 февраля, исполнилась бы шестая годовщина ее свадьбы с Пушкиным.
В Полотняном Заводе их встретили жена брата Дмитрия, Елизавета Григорьевна, урожденная княжна Назарова, и брат Иван Николаевич, находившийся там в отпуску. 25 февраля он отправился в Ярополец к матери, поскольку оказалось, что никто не известил ее о приезде Натальи Николаевны.
Найдя на время траура убежище в дорогом ей Полотняном Заводе, Наталья Николаевна поселилась с детьми и Александриной не в большом господском доме, а в Красном, где некогда жила с мужем. Сохранилось описание этого дома, не тронутого до начала XX века:
При доме еще во времена Афанасия Николаевича, деда Натальи Николаевны, был разбит сад с различными затеями, теперь разросшийся и служивший местом прогулок для жителей Красного дома: «Около дома на теперешней площади торга были аллеи старых берез, а в углу у ограды была расположена остроконечная горка с дорожкой винтом, обсаженная акациями, так называемая „улита“, тип, доныне сохранившийся в некоторых подмосковных имениях. Старожилы описывают этот сад как какой-то земной рай, напоенный ароматами многочисленных цветов, с гладкими, усыпанными песком дорожками, развесистыми деревьями и кустами сирени. Красный дом расположен был на обрыве и фасадом обращен к прудам; от самых сеней вели вниз широкие каменные ступени. По обрыву росли ели, подстригавшиеся причудливыми фигурами. Пруды в виде буквы „П“ были обсажены ивами, а посредине оставался род полуострова; тут были разбиты радиально расходящиеся дорожки и посредине — куртины с плодовыми деревьями. Тут же была устроена большая беседка, и другие были по углам ограды вокруг прудов. Дом был окрашен в красный цвет, что и дало повод названию его, а пристройка снаружи была украшена белыми столбами наподобие колонн, пустыми внутри и обитыми оштукатуренным парусом».
Так что жизнь в Красном доме была в значительной мере обособленной от жизни большого дома с его обширным парком, чья главная аллея, ведшая к изгибу реки Суходрев, была ориентирована на Красный дом. Парк был разбит на высоком берегу реки, с продуманно устроенных видовых площадок открывались великолепные виды вдаль с кромками леса за полями. Дети, до того видевшие только город да петербургские дачные острова, впервые могли приобщиться к деревенской жизни со всеми ее прелестями, столь ценимыми их отцом. От той поры, когда в 1834 году Наталья Николаевна прожила здесь с двумя детьми лето, на исходе которого к ним присоединился Пушкин, даже у Маши, старшей, могли остаться лишь самые смутные воспоминания. Теперь дети Пушкиных были в том возрасте, в котором была некогда их мать, когда проводила раннее детство в Полотняном Заводе.
Едва устроившись на знакомом месте, Наталья Николаевна первым делом написала свекру 1 марта:
«Я надеюсь, дорогой батюшка, вы на меня не рассердились, что я миновала Москву, не повидавшись с вами; я так страдала, что врачи предписали мне как можно скорее приехать на место назначения. Я приехала в Москву ночью и только переменила там лошадей, поэтому лишена была счастья видеть вас. Я надеюсь, вы мне напишете о своем здоровье; что касается моего, то я об нем не говорю, вы можете представить, в каком я состоянии. Дети здоровы, и я прошу вашего для них благословения.
Тысячу раз целую ваши руки и умоляю вас сохранить ваше ко мне благорасположение.
Наталья Пушкина».
Расчувствовавшийся Сергей Львович послал ей «трогательное письмо», по определению Натальи Николаевны, не замедлившей с ответом: 21 марта она написала, что «намерена приехать в Москву единственно для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и представить вам своих детей».
После трехлетней разлуки 5 марта Наталья Николаевна увиделась со своей матерью, прибывшей в Полотняный Завод из Яропольца в сопровождении сына Ивана Николаевича. В Полотняном Заводе состоялась и встреча матери с ее сестрой Екатериной Ивановной. Приходно-расходная книга Гончаровых 11 марта 1837 года зафиксировала расходы на обеих сестер. Они давно не виделись, и между ними произошел решительный разговор, закончившийся крупной ссорой. Наталья Ивановна, по всей видимости, выдала сестре, не стесняясь в выражениях, всё накопившееся недовольство за то, что та, заменяя ее дочерям в Петербурге родителей, не сумела предотвратить катастрофы, в результате чего одна из них осталась вдовой, а другая была вынуждена навсегда покинуть Россию. Рассержена была Наталья Ивановна и на то, что сестра даже не удосужилась сообщить ей о том, что дочь ее с детьми намерена поселиться в Полотняном Заводе. И о их приезде, как оказалось, она узнала последней. Отношения между единокровными сестрами и так оставляли желать лучшего в связи с материальными спорами по поводу наследства после смерти в 1813 году их брата Александра Ивановича Загряжского, крестного Натальи Николаевны, и в 1823 году — дяди Николая Ивановича. Теперь к давним разногласиям прибавились новые. Уже за десять лет до того своим завещанием 1826 года Екатерина Ивановна Загряжская все отписала своей родной сестре Софье Ивановне, полностью обойдя Наталью Ивановну, приходившуюся ей сестрой только по отцу. После произошедшей в Полотняном Заводе ссоры она к старому завещанию сделала 11 декабря 1837 года особую приписку, которой подтвердила свое прежнее распоряжение. Встреча в Полотняном Заводе оказалась для сестер последней. Они больше не виделись и даже не переписывались. Однако произошедшая ссора не повлияла на самое теплое и заботливое отношение Екатерины Ивановны к племяннице.