Научи меня любить
Шрифт:
И на работе сегодня ни капли не легче, хоть и завалы все разобраны, и опасность повторного взрыва миновала. Сашку напрягало все, злило. Его так и не вернули в статусе, оставив простым рабочим. Понимал, что незаконно, что это самоуправство этого козла — Пьянова, но что он мог сделать? Уехать отсюда, нарушив режим? Это дать ему еще один повод для увольнения.
И так тот кружил, как коршун над объектом. Все что-то выслеживал, вынюхивал, записывал. Установил камеры, опять же незаконно. Никаких разговоров, перекуров, болтаний по телефону. От звонка до звонка, как на зоне. Суёт везде свой нос, ходит с гадкой
Сзади скрипнула железная дверь, Колька вышел, тоже подышать. Мужики все на взводе. Находиться вчетвером в тесном вагончике просто невыносимо. Вот и бегают по очереди курить через каждые пятнадцать минут. Хотя бы здесь, после работы, на вахтовой стоянке.
— Завтра приговор будем ждать, сказали уже заключение пишут. Не знаешь, что там придумали они?
— Не знаю, Колян. Предчувствие плохое. Я когда заходил писать объяснительную, то понял, что нас никто слушать даже не станет. Все решает Пьянов.
— Васюков наш последний заходил, говорит, полная корзина бумаги. И листы как-будто с нашими показаниями…
— Вот-вот. Все это так странно. Кроме того, если он обернет все против нас, то снимут, скорее всего, бригаду полностью…
— Да, а еще он вправе добиться, чтобы тебя, как главного виновника, взяли под арест. И пока мы будем добиваться оправдания, могут пройти месяцы, Сань. Ты хоть жене сообщил, что проблемы на работе?
— Нет, конечно. О чем ты. Там и без этого все сложно. Сын остался с Яной, ей он как кость в горле. Она привыкла, чтобы все для нее, а теперь… Теперь ей кажется, что все это не должно происходить. Ни с нами, ни с ней. Только кто виноват? Я конечно, не спорю. Только как разорваться. Мне и сын дорог, и жену я люблю. И кажется брак наш висит на волоске. Деньги отдал на лечение Лешкиной матери, чтобы у сына родная мать живая была. Не с мачехой чтоб рос. Только деньги эти на море были отложены и я не должен был вроде как… Не знаю, Колян. Запутался я. Неожиданно все, скомкано. И с работой как назло все тут завертелось. Я-то ладно, но если уволят всю бригаду. Как мне потом ребятам в глаза смотреть…
— Саш, но ты ведь не виноват. Это Пьянов все!
— Ну это сейчас мы с тобой понимаем, а потом остальные о чем будут говорить? О том, что все пострадали из-за нашей войны с козлиной этим. И виноват все равно буду я.
— Может, все обойдётся?
— Может. Дай закурить, зажигалку не взял.
Николай молча вытащил зажигалку, отдал командиру, и, пока тот курит, решил переговорить с мужиками. Может еще что-то можно придумать.
Яна не спала всю ночь. Не могла успокоиться после разговора со свекровью.
Да, ее душит и обида, и горечь, и даже гордыня. Но это ее чувства, она имеет на них право. Яне, думая обо всем этом, хотелось этим же утром повернуться и уехать домой. Без объяснений. Но она так не сможет.
Вчерашний день показал, что мальчик здесь будет только обузой. Да, все понятно, что тут бабушка, дедушка, любовь. Только толку, если на него у свекрови совершенно не будет времени. Лешка за вчерашний день умудрился уже порвать штаны на заборе, сломать черенок у лопаты, пока искал червей для рыбалки, разодрав до крови всю ладонь.
И люди тоже скажут, как и Нине Григорьевне когда-то, что она — сноха неблагодарная. Или хуже того, что струсила…
Все же это ребенок, и нужно, наверное, как-то переступить, спрятать свою боль. Поглубже, чтобы хотя бы можно было дышать. Вытерпеть эти два месяца, или три. Сколько там не будет Веры? Люди ко всему привыкают, у нее не худший случай. А что потом? Потом она воспользуется предложением матери и просто переедет в другой город. Жить, работать, спасать себя. Возможно, сможет понять, где она ошиблась. Возможно, найдутся силы простить Сашку. Но пока очень больно. И обидно от безысходности. Как там говорит свекровь? Своя доля всегда кажется горше.
58
— Ешь, Алексей, — Яна шваркнула тарелку с манной кашей перед носом насупившегося Лешки. Тот демонстративно отвернулся.
— Я не буду.
— Это что еще за новости? Ешь, говорю.
— Я манку не ем, она противная.
— Зато питательная, ешь.
Раздражение нахлынуло новой волной, когда Лешка настырно отодвинул тарелку. Что за ребёнок! Ресторан ему тут, что ли?
Яна отвернулась, и, понимая, что с этим упрямцем ей не сладить, выскочила на улицу.
На крыльце столкнулась со свекровью.
— Доброе утро, Нина Григорьевна!
— Доброе, Яночка, доброе! Ты чего вскипятилась? Ребетенок чего учудил?
— Не хочет есть кашу. Сварила, а он нос воротит.
— Тю, делов-то! Сейчас молока ему парного да булку сдобную с вареньем, и пусть бежит на улицу, играет.
— Булки с утра? Нина Григорьевна!
— Ох, насмешила, — снимая платок с головы, хохотнула женщина. — Ребенок, избегает он за день все. Это мужик, Яна, хоть и маленький. Кормить сытно надо. И вкусно. А то потом тебе же нервы и будет трепать. Вот, как сейчас. Ох, молодые… — беззлобно бурчала она, скрываясь с полным ведром молока в коридоре.
Это же, это же против правил! Ну кого они тут из Лешки воспитают? Что есть испортят! Кажется, им совсем не известны принципы педагогики. Баловать так, тем более мальчишку!
Был бы рядом Сашка, он бы и мальца приструнил, и мать бы так не шла напролом со своей сердобольностью, и она бы…
А что она? Еще вчера Янка была настолько зла, что решила уехать от Сашки, а сегодня? Сегодня ничего, конечно, не изменилось, но с каждым днем она скучала по мужу все больше и больше. Впрочем, как и всегда, им обоим тяжело давалась вынужденная месячная разлука.
Яна прошла по двору в поисках какого-нибудь срочного дела. Со злостью отпихнула кота, решившего потереться об ноги. Схватила лежащий у карды большой капроновый мешок, одела плотные холщевые рукавицы и направилась в огород. Там, у дальней калитки за забором, росла свежая высокая трава. Как раз для коровы сойдет, нужно побольше нарвать. Той теперь целый день стоять на карде без выгула — свекровь проспала и Буренку не отогнали ко времени в стадо. Яна и сама задремала лишь только под утро, поэтому слышала, как всю ночь стонал свекр, а Нина Григорьевна бегала возле него то с компрессами, то с уколами. И снова жгучее чувство стыда и обиды. И не разберешь, что сильнее.