Наука и проклятия
Шрифт:
Вот-вот он наклонится и…
Лошадь всхрапнула, разрушая волшебство момента. Барон отдернул ладони, будто обжегшись, и, кашлянув, отвел взгляд.
Он снял с седла корзинку для пикника и вынул из нее клетчатый плед. Пока я с любопытством глазела по сторонам, он расстелил его на берегу и, усевшись на него, приглашающе похлопал ладонью.
— Присаживайтесь, Маргарита. Надеюсь, вам тут понравится.
— Мне уже нравится, Фицуильям, — ответила я и, прикрыв глаза, полной грудью вдохнула воздух, пахнущий сосновыми иголками, травой и цветущим
Он усмехнулся.
— Присаживайтесь. Если хотите, можете подремать. Вы наверняка не выспались.
— Вы очень заботливы. — Я опустилась на колени, жалея, что не воспользовалась предложением надеть что-нибудь… посвободнее. И желательно подлиннее.
Он покачал головой, глядя на сине-зеленую гладь озера, блестящую под ярким солнцем.
— Не говорите так. Из-за этого я чувствую себя виноватым еще больше.
— Это не ваша вина, — возразила я не вполне уверенно.
Все же свекровь не решилась бы на такую выходку, не попустительствуй ей сын раньше.
Барон сидел рядом — прямой как палка, несгибаемый, строгий. Он словно отстранялся от меня.
— Моя. Я не должен был… впрочем, это дело прошлое.
Я промолчала. Расспрашивать не хотелось. Ничего не хотелось, только лечь на спину, закинуть руки за голову и рассматривать лениво проплывающие облачка. Солнце приятно лакало кожу, тихий плеск воды навевал дремоту. Что-то тут не так.
— Почему озеро волнуется? — спросила я, наконец заметив несоответствие. — Ветра же нет.
— Кто знает? — пожал плечами барон и, нагнувшись, поднял голыш. — Говорят, в этом озере живет чудовище. Местные жители зовут его Китти.
— Как-как? — переспросила я, невольно рассмеявшись.
Барон тоже усмехнулся и швырнул камешек в воду.
Китти, — повторил он. — Это дева, утопившаяся от несчастной любви. После смерти она стала духом озера и теперь ищет неверного жениха, желая его утопить. Сюда даже какие-то ученые приезжали, без особого успеха, впрочем.
— Поэтично, — признала я и сдалась. Легла на подстилку, раскинув руки в стороны, и зажмурилась.
Солнце гладило щеки, под лопаткой колол камушек, по ноге щекотно полз муравей. Идиллия.
— Маргарита? — Голос барона раздался как-то очень уж близко.
— Да? — шепнула я, не открывая глаз.
Ожидая касания, поцелуя, страшной тайны, в конце концов («В нашей семье этому чудовищу скармливают строптивых жен!»)
Чего угодно, только не будничного:
— Вы хотели задать… как вы сказали, неудобные вопросы? Спрашивайте, тут нас никто не услышит.
Я сморщила нос. Кто о чем, а барон о проклятии! Выпытывать у него интимные подробности не хотелось, как и портить чудесный день очередной ссорой, без которой не обойдется, если я стану расспрашивать, как он дошел до жизни такой. Муж снова встопорщит иголки, как еж, станет цедить слова, хмуриться… Оно мне надо?
— Давайте в другой раз? Расскажите лучше о себе.
— Что рассказать? — спросил он после паузы.
— Да что угодно, — отмахнулась
Он озадаченно помолчал.
— Люблю… Много чего люблю. Семью. Животных, особенно лошадей. Люблю читать, люблю пирог с печенью и терпеть не могу овсянку. Вам правда это интересно?
— Почему нет? — Я чувствовала себя легкой и безмятежной, как то самое облачко, проплывающее над моей головой. — Человек состоит из этих «люблю» и «не люблю». Я, например, терпеть не могу раннее утро и молоко с пенками.
— Кто бы мог подумать? — Теперь в голосе барона звучал едва сдерживаемый смех. — Неужели кто-то это любит?
— Моя сестра, — ответила я с готовностью. — Ирэн на ногах еще до рассвета. Она обожает теплое молоко с медом и…
— Перестаньте! — с шутливым гневом потребовал он. — Иначе я за себя не ручаюсь. Кажется, у нас есть ветчина, сыр и фрукты. Хотите?
— Если это была попытка меня отвлечь, — я скосила на него глаза. Фицуильям наконец перестал держаться навытяжку. Даже узел галстука ослабил! — то она удалась. Давайте сюда ваши вкусности.
Кроме перечисленного в корзинке оказались еще изюм, курага и лукошко со спелой клубникой. К ней не хватало сливок, но и без того пиршество удалось.
Чувствуя себя сытой кошкой, я сполоснула руки в ледяной — до мурашек — воде и с сожалением отказалась от мысли пройтись босиком по мелководью. Так и простуду подхватить недолго.
— Поедем обратно? — предложил барон негромко. — Или можем покататься на лодке.
— Ваше чудище нас не сожрет? — пошутила я, обернувшись.
Он сидел на пледе и смотрел мимо. Спохватившись, перевел взгляд на меня и поддразнил:
— Если уж вами даже мама подавилась…
Я предпочла считать это комплиментом. Посмотрела на солнце, стоящее почти в зените, и вздохнула. Возвращаться в замок не хотелось до дрожи в пальцах, даже предстоящее исследование не радовало. Все равно лаборатории пока нет, а теоретическая часть навевала скуку и уныние. Расспрашивать домочадцев и рыться в пыльных хрониках — то еще удовольствие.
— Давайте покатаемся.
Оставив пиджак и прочие вещи на берегу — вряд ли в этом уединенном уголке найдется прохожий, который позарится на корзинку для пикника, — барон усадил меня в вытащенную из-под ивы лодку и, оттолкнув ее от берега, запрыгнул внутрь.
Суденышко опасно покачнулось, но устояло. Барон взялся за весла. Греб он так ровно и красиво, что я даже засмотрелась. Солнце золотило его макушку, тихо скрипели уключины, плескалась вода, лодка легко и плавно скользила все дальше от берега.
— Где вы так научились?
— В университете, — хмыкнул он, даже не слишком запыхавшись. Глаза у него блестели, под тонкой рубашкой перекатывались крепкие мускулы, лицо лучилось чистой мальчишеской радостью. — У нас поощряли греблю. Жаль, теперь редко удается…