Наука о переводе. История и теория с древнейших времен до наших дней

Хухуни Георгий

Таким образом, Э. Доле, говоря современным языком, выдвигает задачу воспроизведения идейно-художественного звучания подлинника. Однако позднейшие комментаторы обратили внимание не на то обстоятельство, что под флагом защиты упомянутой выше «плавности и гармонии» перед переводчиками открывалась широкая возможность вносить изменения в переводимые тексты, никак их не оговаривая. Поэтому и у Доле, и у Амио, и у их коллег в других странах ренессансной Европы получили распространение так называемые «энспликативные переводы» с сокращениями, вставками, поправками, добавлениями. Кстати, именно указанное обстоятельство было использовано инквизицией для обвинения Этьена Доле в ереси. Обратив внимание на слова Сократа в переведенном им диалоге Платона: «Смерть бессильна над тобой, ибо ты еще не так близок к своей кончине, а когда ты скончаешься, она тоже будет бессильна, ибо ты обратишься в ничто», – инквизиция подвергла текст специальному рассмотрению и пришла к выводу, что приведенная цитата не только отсутствует у Платона, но и противоречит его взглядам, а кроме того, ставит под сомнение христианский догмат о бессмертии души. Доле был осужден и сожжен; такая же судьба постигла и его книги.

Противоречие между приведенными теоретическими постулатами Доле и его переводческой практикой привлекало внимание и позднейших исследователей.

Анализируя его, французский ученый Эдмон Кари отметил, что в данном случае справедливее говорить не о непоследовательности французского гуманиста и его коллег, а об исторической изменчивости самого понятия адекватности перевода: «…Разумеется, никто не станет требовать, чтобы в наше время переводили так… но в XVI в. именно в этом заключалась наибольшая, во всяком случае, наиболее реалистическая верность… Другая верность, та, которую мы одобряем для нашего времени, тогда была бы равносильна стремлению к формальной виртуозности» [55] . К схожему выводу пришли и английские исследователи переводов елизаветинской эпохи.

55

Кари Э. О переводе и переводчиках во Франции // Мастерство перевода. 1964. М., 1965. С. 445.

7. Переводческий скептицизм в эпоху Возрождения

Несмотря на широту и размах переводческой деятельности и ее высокую оценку многими гуманистами, скептические высказывания о возможности полноценного перевода, звучавшие в предыдущий период, также нашли отражение в ренессансной традиции. В определенной степени об их распространенности можно судить по некоторым эпизодам знаменитого романа Мигеля де Сервантеса Сааведры (1547–1616), где речь идет об интересующей нас теме. Так, в сцене, где друзья главного героя – священник и цирюльник – учиняют цензуру книгам его библиотеки, первый из них, противопоставляя итальянский оригинал поэмы Ариосто испанскому переводу («если… обнаружится, что он говорит не на своем родном языке, а на чужом, то я не почувствую к нему никакого уважения, если же на своем, то я возложу его себе на главу»), не без иронии замечает, что переводчику можно было бы простить даже незнание итальянского, «лишь бы он не переносил Ариосто в Испанию и не делал из него кастильца: ведь через то он лишил его многих природных достоинств, как это случается со всеми, кто берется переводить поэтические произведения, ибо самому добросовестному и самому искусному переводчику никогда не подняться на такую высоту, какой они достигают в первоначальном своем виде» [56] . А сам рыцарь Печального Образа, беседуя с неким переводчиком с итальянского языка и сожалея, что последний «не пользуется известностью в свете, ибо свет не умеет награждать изрядные дарования и почтенные труды», замечает: «Однако ж со всем тем я держусь того мнения, что перевод с одного языка на другой, если только это не перевод с греческого или же с латинского, каковы суть цари всех языков, это все равно, что фламандский ковер с изнанки: фигуры, правда, видны, но обилие нитей делает их менее явственными, и нет той гладкости, и нет тех красок, которыми мы любуемся на лицевой стороне, да и потом, чтобы переводить с языков легких, не надобно ни выдумки, ни красот слога, как не нужны они ни переписчику, ни копиисту» [57] . Впрочем, здесь же Дон Кихот делает исключение для двух переводов с итальянского (т. е. с «неклассического» в собственном смысле слова) языка, да и завершает идальго из Ламанчи свое рассуждение примирительным замечанием: «Я не хочу этим сказать, что заниматься переводами непохвально: есть занятия куда ниже этого, и, однако же, мы ими не гнушаемся, хотя и приносят они нам куда меньшую пользу» [58] .

56

Сервантес М. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Ч. 1. М., 1959. С. 63.

57

Там же. Ч. II. С. 309.

58

Там же.

Пожалуй, наиболее развернутая аргументация, касающаяся данной проблемы, содержится в знаменитом труде виднейшего французского поэта XVI столетия Жоашена дю Белле (1522–1560) «Защита и прославление французского языка». Его позиция интересна и в связи с данной им оценкой роли переводов как средства обогащения родного языка – оценкой, довольно сильно отличавшейся от приводившихся на предыдущих страницах суждений, – и ввиду предпринятой автором попытки определить границы той пользы, которую могут приносить переводы.

Прежде всего, однако, следует оговорить, что Дю Белле (как, впрочем, и герои Сервантеса) отнюдь не подвергает огульному отрицанию значение переводов как таковых. Напротив, «защищая и прославляя» родной язык, он видит одно из достоинств последнего и в том, что на нем могут быть ясно и полно изложены все науки и представлены тексты, первоначально созданные на других языках, причем не только «классических» – греческом и латинском, но и «новых» – итальянском, испанском и других.

Однако далее, в главе с характерным заглавием «О том, что переводы недостаточны, чтобы довести до совершенства французский язык», Дю Белле настоятельно предостерегает своих современников от того, что можно было бы назвать «переводческой эйфорией»: «Эта столь похвальная переводческая деятельность не кажется мне, однако, единственным и достаточным средством, чтобы поднять наш язык до уровня других более прославленных языков… верные переводчики могут во многом помочь и облегчить положение тех, кто не имеет возможности заниматься иностранными языками. Что же касается выбора слов – части, безусловно, самой трудной, без которой все остальное оказывается как бы ненужным и походит на меч, еще не вынутый из ножен, – выбор слов, говорю я, по которому только и судят о достоинствах оратора… основывается на словах простых, распространенных, не чужд общим употребительным нормам, на метафорах, аллегориях, сравнениях, уподоблениях, выразительности и многих других фигурах и украшениях, без которых все речи и стихи становятся голыми, всего лишенными и слабыми. И я никогда не поверю, что можно все это хорошо усвоить при помощи переводов, потому что невозможно передать все это с той же грацией, с какой сделал это сам автор, тем более, что каждый

язык имеет нечто свойственное только ему, и, если вы попробуете передать это на другом языке, соблюдая законы перевода, которые заключаются в том, чтобы не выходить за рамки, установленные автором, ваш перевод будет принужденным, холодным и лишенным грации… вот короткие доводы, заставляющие меня думать, что старания и мастерство переводчиков в иных случаях весьма полезное и способное научить разным вещам тех, кто не знает иностранных языков, не пригодны для того, чтобы довести наш язык до совершенства и, как это делают живописцы со своими картинами, как бы положить заключительный мазок, его мы все желаем» [59] .

59

Дю Белле Жоашен. Защита и прославление французского языка // Эстетика Ренессанса. Т. II / Сост. В.П. Шестаков. М., 1981. С. 241–242.

Развивая свою мысль, Дю Белле в следующей главе («О плохих переводчиках и о том, что не следует переводить поэтов»), с одной стороны, подвергает уничтожающей критике тех, кто являются скорее предателями, чем переводчиками, и представляют переводимого автора в искаженном свете, а с другой – предостерегает против увлечения переводами поэтических произведений, подчеркивая невозможность сохранить те «блестки поэзии», которыми отличается стиль оригинала. Сделав характерную оговорку: «То, что я говорю, не относится к тем, кто по поручению государей и правителей переводит самых прославленных поэтов Греции и Рима, потому что неподчинение этим высоким лицам в данном вопросе не терпит никаких извинений», – Дю Белле заключает: «Тот, кто хотел бы создавать на своем народном языке произведения достаточно ценные, пусть оставит эти переводы и особенно переводы поэтов тем, кто этим трудным и невыгодным делом – я даже осмелюсь сказать, делом бесполезным и даже вредным для украшения их языка – приносит больше урона, чем славы» [60] .

60

Там же. С. 243.

Завершая разговор о развитии перевода и переводческой мысли в эпоху Возрождения, необходимо отметить, что, помимо вопросов передачи с одного языка на другой светской литературы, мимо внимания гуманистов не прошли и проблемы, связанные с переводом религиозных текстов. В первую очередь речь идет о версиях Священного Писания – и латинской (в противовес канонизированной Вульгате Иеронима), и в определенной степени «народных», т. е. созданных на живых европейских языках. Однако данную тему целесообразно рассмотреть уже в разделе, посвященном Реформации. Именно она выдвинула задачу перевода Библии на передний план, причем в подходе к ее разрешению проявилась как преемственность с собственно ренессансной традицией, так и достаточно значительные расхождения с ней.

Глава 6

Реформация и проблемы перевода

1. Сущность и предпосылки Реформации

Под Реформацией (от лат. reformatio – преобразование) понимается движение, направленное против католической церкви, отвергавшее власть папства, стремившееся к более демократичному устройству церковных общин. Представители Реформации отстаивали положение о непосредственной связи человека с Богом, отрицая догму об обязательном посредничестве духовенства, и утверждали, что единственным авторитетом в области религиозной истины является Священное Писание, которое вправе читать каждый человек.

Датой начала Реформации принято считать 1517 г., когда немецкий монах Мартин Лютер (1483–1546) выступил со своими знаменитыми тезисами, направленными против торговли так называемыми индульгенциями [61] . Начавшись в Германии, Реформация быстро вышла за ее пределы, широко распространившись в других странах Европы. Мощный размах реформационного движения породил сопротивление католических кругов, получившее название Контрреформации. Ей удалось победить в ряде европейских государств, однако сама католическая церковь, чтобы удержать свои позиции, была вынуждена пойти на определенную модернизацию.

61

Индульгенции – грамоты об отпущении грехов, выдаваемые католической церковью.

Выступая против папского Рима, идеологи Реформации широко использовали наследие своих предшественников – англичанина Джона Уиклифа, чеха Яна Гуса и других мыслителей, а также опыт средневековых еретических движений.

Достаточно сложен вопрос об отношении Реформации к ренессансной традиции. С одной стороны, гуманистическое движение, представители которого боролись против схоластики, критиковали невежество католического духовенства, высмеивали сословные предрассудки, сыграло важную роль в идейной подготовке Реформации. С другой стороны, цели и социальная база двух этих замечательных исторических явлений были во многом различны: гуманизм, стремившийся к созданию новой светской культуры, обращался к наиболее образованной общественной элите, тогда как Реформация, провозгласившая необходимость обновить на основе Евангелия жизнь каждого человека, апеллировала к широким народным массам. В определенном смысле можно говорить и о языковом аспекте отмеченного выше несходства: в то время как гуманистическая культура в значительной степени являлась латиноязычной, деятели Реформации обращались к народу на родном языке. Все это способствовало отчуждению многих крупных гуманистов от реформационного движения, а иногда приводило к прямо враждебному отношению к последнему. Характеризуя с указанной точки зрения раскол, внесенный Реформацией в «республику ученых», выдающийся русский историк Е.В. Тарле писал: «До 1517 и следующих годов религиозное свободомыслие имело несравненно более теоретический, нежели практический характер; после этого кризиса оно неминуемо должно было приобрести характер боевой, нападающий. Глубоко равнодушные к религии люди апатично и безучастно отнеслись к Реформации и отступились от борьбы; таков был Эразм Роттердамский, оставшийся таким же типичным гуманистом, каким был всю жизнь; неравнодушные к религиозным и религиозно-государственным вопросам деятели должны были стать либо на сторону нового движения, как это сделал Ульрих фон Гуттен, либо превратиться в верных защитников старой веры, как это случилось с Томасом Мором» [62] .

62

Тарле Е.В. Сочинения. T. I. M., 1957. С. 255.