Навь и Явь
Шрифт:
А Стоян поклонился гостье в пояс:
– Ты присаживайся, госпожа, в ногах правды нет… Не ждали тебя, даже попотчевать нечем. Пива, медов да настоек хмельных у нас не водится. Квасу, разве что, поднести…
– Благодарствую, хозяин. – Огнеслава присела к столу, усадив Драгаша к себе на колени. – Я хмельное не очень-то пью, а вот квасок уважаю. Разносолов мне тоже не надобно, я к простой пище привычная. Да вы не беспокойтесь! Сыта я. Уж простите, что в такой поздний час вас тревожу – за Берёзкой вот пришла. Грешным делом
В глазах княжны замерцали грустно-тревожные искорки, и Берёзка с сокрушённо сжавшимся сердцем подошла к ней, сидящей, обняла за плечи, склонилась и прильнула щекой к виску.
– Нет, сестрица Огнеслава, не покину я Белых гор, что ты! Как же я могу уйти от Ратиборы, от сада, от тебя с Зорицей? Я батюшку с матушкой к нам перебраться уговариваю, да только батюшка соглашаться не спешит.
– Чего это у нас батюшка такой несговорчивый, м? – Огнеслава шутливо ущипнула Драгаша за нос, ласково прижала его к себе, а Берёзку обогрела кратким, но глубоко-бархатным взором.
Милева между тем поставила на стол ковшик кваса, и княжна, поблагодарив кивком, отпила несколько глотков.
– Я, госпожа, премного благодарен тебе и за Берёзку, и за то, что нас приютить готова, – опять поклонился Стоян. – Да только и обременять тебя не хочется, и к дому своему привыкли уж, да и мастерская у меня тут…
– Он про кольцо знает, я ему рассказала, – вставила Берёзка. – Можно ведь с нами жить, а работать тут, в Гудке, правда?
– Конечно, можно, – кивнула Огнеслава. – За чем дело стало-то?
– Да вишь, гостем в чужом дому он не хочет быть, госпожа, – объяснила вместо замявшегося с ответом мужа Милева.
– А что у меня есть? На. – Княжна игриво-ловким движением вынула из-за пазухи искусно выточенную из дерева кошачью фигурку и вручила её мальчику. – Дочурке своей несла, но так уж и быть, тебе отдам. Гостем, говорите, быть не хочет? – Огнеслава подняла на Милеву и её супруга взгляд, полный уютных добродушных искорок. – Эка беда! Коль мой дворец не угоден тебе, Стоян Благутич – дом тебе построим там, где скажешь, и живи в нём с семейством на доброе здоровье. Здоровье, кстати сказать, в Белых горах поправишь, водица из Тиши твои силы знатно укрепит.
– Да угоден дворец твой, госпожа, что ты! – смутился ложкарь до красных пятен на скулах, а глаза его в отсвете лучины поблёскивали виновато и растерянно. – Хорош он, должно быть, красив да просторен, да всё ж таки гостями мы в нём будем. Своё-то жильё ближе и роднее…
– Говорю ж, дом построим – твой будет до последнего камушка, – засмеялась Огнеслава. – А пока приглашаю вас всех в гости к нам хоть на несколько деньков. Белые горы посмотрите, водицы нашей отведаете, воздухом нашим подышите – авось, и понравится вам у нас, а там и насовсем переселиться решитесь. Дочек обязательно возьмите! – Княжна подмигнула девушкам, и те, заалев маковым цветом, спрятали лица в ладошках. – Сдаётся мне, скоро им в обморок падать предстоит.
– В
– Вот и поглядите. Как только кольца готовы будут – ждём вас. – Огнеслава встала, осторожно поднимая на руках убаюканного мурлыканьем Драгаша, и шепнула с тёплыми лучиками улыбки в уголках глаз: – Кажется, кому-то спать пора, а? Стемнело уж…
– Сюда его, на печку, – засуетилась Милева.
Встав на лесенку-приступку, княжна бережно опустила мальчика на тёплую лежанку за занавеской, укрыла одеялом и вложила ему в руку только что подаренную игрушку. На сердце у Берёзки мурлыкала нежность, уголки глаз царапали крошечными коготками странные, несуразные слёзы.
– Спать пора и ещё кое-кому… Одной спасительнице садов и её самой главной заботе на ближайшее время. – Рука Огнеславы баюкающей тяжестью легла на плечи Берёзки, окутывая её незыблемым покоем и опекой. – Заморозков больше не будет, так что – немедленно домой и в постель!
Закрылись чашечки цветов, дышала ночной свежестью трава в саду; колыхались сонно черешневые деревья, а их «детки» в теплицах зеленели крошечными листочками. Скомкав несколько черновиков со стихами, выронила перо и задремала за письменным столом Гледлид, и её рыжую гриву гладил лунный луч, падавший в окно. Малинник прятал в своих зарослях следы двух пар ног на влажной земле, а на шипах крыжовника поблёскивали крошечными искорками капельки росы и покачивались ниточки от синего кафтана. Низко поникла зелёными космами Зденка-ива, ссутулившись над своим отражением в воде, а в опочивальне, оставив платок и повойник на столике перед зеркалом, спала наконец в своей постели Берёзка. С одеялом больше никто не боролся и не отбрасывал его, и оно грело в своей пуховой утробе два сердца: одно – корабль с белыми парусами, а второе – ещё совсем крошечное.
9. Озеро потерянных душ. Исцеление: любовь или тишина?
Жёлтые головки придорожной сурепки купались в густом, тёплом золоте вечерних лучей, мирно позвякивали колокольчики на шеях коров, поблёскивали ножны кинжала на поясе Дарёны. Малинка и Звёздочка послушно переступали копытами, ведомые за недоуздки; большие, добрые и умные, с пушистыми щёточками белых ресниц, они откликались на свои имена и всегда сами подходили к Дарёне из общего стада, которое пригоняла каждый вечер пастушка Доница.
Не для защиты от кого-либо висел подарок Твердяны на поясе Дарёны – она носила его с гордостью как память о тех боях, в которых она сражалась не оружием, но голосом. Его простые, но изящные ножны и рукоять воинственно блестели у неё на боку, выделяя её среди всех белогорских дев Кузнечного, и Дарёна, наречённая Твердяной девой-воином, не расставалась с клинком ни днём, ни ночью. Как она могла оставить его дома на полке, если всякий раз, прицепляя его к поясу, она оказывалась в ободряющем облаке тёплой силы, и казалось, что синеглазая оружейница рядом, вечно живая и родная? Солёная плёнка слёз высыхала, сердце согревалось, а тоска терялась в высоких травах и улетала ласточкой к синим тучам.