Наваждение
Шрифт:
– Вот это и вопрос, – себе под нос пробормотала Софи. – А что ж одежда? Ты ее сжег? Выбросил?
– Да вон она лежит, на лавке, – кивнул Гриша, весь во власти тягостных дум. – Платок, юбка, кофта, ботинки… Урядник принес, а я и не знал, что делать…
– Хорошо… Гриша, нам тут задерживаться, как ты понимаешь, нельзя… У тебя вещи, твои и Людины, собраны? Или, я так понимаю, не до того…
– Собраны, – вдруг сказал Гриша. – Она собрала все, как будто бы собиралась ехать… Наверное, чтобы я не заподозрил ничего… Если бы я мог догадаться! Но я же только о себе…
– Ладно, ладно… Вещи, значит, собраны…
– Взгляни… Но зачем тебе, Соня?
Софи не ответила. И лишь много позже, когда под покровом темноты собрались выходить, задала брату всего один вопрос:
– Скажи, Гриша, а у Груши сапожки были?
– Были, конечно, – удивился Гриша. – Такие, с красными голенищами… А почему ты спрашиваешь?
В повозке Гриша некоторое время плакал на пару с дочерью, а потом вместе с нею же и задремал.
Надя и Софи лежали на соломе, на расстеленном армяке, подложив под головы тюки с вещами, и смотрели на звезды.
– Господи, как это страшно все получилось… – медленно сказала Надя. – Она кого-то убила, мучилась все эти годы, и он мучился, а теперь она утопилась, оставила девочку…
– Она не утопилась, Надя, – спокойно сказала Софи. – Просто решила все начать с чистого листа. Я только надеюсь, что мои пути с нею больше не пересекутся. Иначе я за себя не отвечаю…
– Но отчего же ты знаешь?! – изумилась Надя.
– Во-первых, я немного знаю Лауру. Это все… как-то не в ее духе. Она очень живуча. Во-вторых, рассуди сама: зачем раздеваться едва ли не догола, если решил утопиться? Только для того, чтобы следы оставить, иначе не объяснить. Она написала записку, пришла на берег, переоделась в заготовленную заранее одежду, выворотила и кинула в воду камень… Вполне допускаю, что у нее был сообщник, какой-нибудь разбойник или даже крестьянин, которому она платила за содействие привычным ей способом. Само собой, Гриша не проверял ее гардероб и наверняка даже не знает, что в нем было. Денег он тоже считать никогда не умел, и она постепенно смогла что-то отложить. Мой приезд только ускорил все, да и ее письмо ко мне наверняка было уловкой хотя бы отчасти… Но осталась улика…
– Какая же?
– В это время года в деревне ходят, как ты заметила, в сапогах. Груша же по легенде пошла топиться в ботинках. Это просто объяснить. Сапоги у нее были одни, и она никак не могла оставить их на берегу. В узле с вещами, и в доме их тоже нет. Стало быть, она в них уехала…
– В голове не укладывается, – пробормотала Надя. – Девочка…
– Тащить с собой такую обузу Лаура не могла. И, зная о моем приезде, была уверена, что девочку никто не бросит, о ней позаботятся. Теперь вот ты уедешь с Гришей, а мне придется тащить ее с собой в Егорьевск, а потом – в Петербург. Не сказать, чтоб я от этого была в восторге. Тем более, что Люда – ну просто вылитая Грушенька. От Гриши там только лоб, пожалуй… Но я тебя, Надя, прошу: ради Бога, ничего не говори Грише о моих предположениях. Пусть он думает, что Груша окончательно и бесповоротно утопилась!
– А что? Ты думаешь, что после всего он стал бы ее искать?
– Не знаю… И думать об этом не хочу! – отрезала Софи. – Утопилась так утопилась! Хватит нам Людочки на память…
Глава 29
В которой
Коляска, подпрыгивая, бодро катила по насыпной дороге, посреди на удивление безрадостных пейзажей. Талая вода еще не сошла и бесшумно и неумолимо занимала огромные плоские пространства. Дальние островки высокого леса реяли миражами словно посреди разлившегося моря. Верховые болота недавно освободились от снега, а сухая трава на них уже успела сгореть. Теперь вдоль дороги, между обуглившимися кочками стояли лужицы черной воды, да кое-где желтели и мертво шуршали островки уцелевшей прошлогодней осоки и камышей. Живые, толстые, едва ли не в запястье толщиной корневища всползали на кочки и непристойно высовывали на концах огромные, бледно-зеленые почки. Казалось, что какие-то гробовые змеи из легенд и былин выползают погреться на солнышке.
Софи не спала уже как бы не трое суток и непрерывно судорожно зевала. Люда все время капризничала, звала то маму, то папу, и засыпать не хотела категорически. Не хотела она также есть, пить, играться с куклой и слушать сказку. Софи смотрела на ребенка со с трудом сдерживаемым раздражением и с благодарностью к писателю-реалисту вспоминала рассказ господина Чехова про малолетнюю няньку, придушившую надоедливого младенца.
От тоски и невозможности заснуть Софи попыталась было завести разговор с угрюмым, заросшим до глаз бородой возницей, но и тут потерпела неудачу.
– А что, есть ли теперь в Сибири разбойники или всех повывели?
– Есть, как не быть.
– И что же, по-прежнему на дорогах грабят?
– Грабят, барыня.
– И банды есть? Вроде как банда Воропаева была? Или Черного Атамана?
– И банды есть.
– А ты не боишься ездить-то? Если убить могут или ограбить?
– Боюсь, барыня.
– Так а что ж другим чем не займешься?
– Да нечем у нас.
– Ну а как ты вообще-то живешь? Расскажи…
– Да так все как-то, барыня.
И пр. и пр. в том же духе.
Отчаявшись, Софи откинулась назад и пыталась считать пролетающих над головой птиц, но писклявый, ноющий голосок Люды лез в уши и не давал отвлечься.
«Может быть, ее стукнуть надо и она успокоится? – равнодушно подумала Софи. – Кто знает, к чему она привыкла? Вполне может статься, что Грушенька ее била, и она только на это и реагировать приучена… Жаль, я у Гриши не спросила…»
….
– Вон там, на самом въезде в лес, они обнакновенно и сидят, – неожиданно подал голос возница.
– Кто сидят?! Где? – вздрогнула Софи.
– Да разбойники, – пояснил мужик. – Место для них удобственное.
Втянувшись в лес, дорога сразу стала хуже, и продвижение экипажа замедлилось. В колеях появилась вода. Из воды и грязи локтями выпирали тускло блестящие корни. Черные тени дышали прохладой. Небольшие мохнатые лошадки фыркали и как-то по собачьи принюхивались. Видно было, что в холодном и влажном лесу им нравилось куда меньше, чем на открытых, пусть и вовсе некрасивых собою пространствах. После слов возницы Софи с тревогой оглядывалась по сторонам. Даже Люда на время перестала ныть и испуганно примолкла.