Навеки твоя

Устинова Мария

— Да. Дина? Ты когда к нам приедешь?

Я не смогла сразу ответить — горло сдавило кольцом. Пусть у них все будет в порядке, прошу. Что бы ни произошло здесь — пусть у них все будет хорошо!

— Не знаю, мам.

Когда звонишь попрощаться и скрываешь это — всегда трудно говорить и голос грустный, как ни изображай радость.

— А мы сказали «баба»!

— Врешь, — заподозрила я, а она начала убеждать меня в обратном. Было так здорово говорить с мамой, пока киллер сжимал кровавой рукой мое плечо. Говорить и знать, что где-то есть прекрасное

место, где есть радость и смех, повседневные прекрасные мелочи из которых складывается жизнь и не пахнет кровью.

Я с закрытыми глазами слушала, как малыш гулит в трубку. Я хочу, чтобы это было правдой. Хочу услышать, как он скажет «папа».

— Феликс там? — сквозь слезы спросила я. — Позови его.

— Ну что? — жестковатый, очень недовольный голос вернул меня в реальность. Я открыла глаза и вытерла слезы с нижних век.

— Ничего хорошего. Следи за ними, — попросила я. — Если завтра не позвоню, даже не думайте возвращаться. Оставайтесь там.

— В смысле? — не понял тот.

— Насовсем, Феликс. У Эмиля были деньги на офшорных счетах. Устраивайтесь, как можете, и не возвращайтесь назад.

Когда я отключилась, на сердце лежал камень. Андрей сжал пальцы, пытаясь поддержать, но я дернула плечом. Он сбивал меня с делового настроя. Делал маленькой, слабой, а мне нельзя искать опору сейчас, иначе я не смогу пойти туда одна.

— Как тебя надо навести?

— Это не сложно. Ты справишься. Я покажу фото, найдешь его в толпе и пройдешь мимо. Близко не подходи. Пойдем, посмотрим вещи. Скоро встреча.

Дорожная сумка валялась в багажнике. Я отыскала одно из своих красных платьев, босоножки были только черные, сумка тоже. Косметика валялась в отдельном пакете — Андрей собрал все, что у меня было. Много я не брала, но хватит. Если поярче накраситься, приодеться и иначе уложить волосы, узнать меня будет сложнее. Мужчины в этом вообще фишку не рубят. Я пройду.

Я накрасилась, не пожалев туши и алой помады. Даже тени использовала — темные, сильно выделив глаза. Уложила волосы. Переодевалась я в машине. Села одна, стянула грязное платье, а затем приспустила стекло.

— Ты не мог бы меня осмотреть? Вдруг на мне кровь.

Андрей стоял, спиной оперевшись на дверцу. Он удивленно обернулся, но сел рядом. Я была в нижнем белье и почему-то ощутила неловкость, пока он осматривал спину, шею, вытирая пятнышки влажной салфеткой. Мы любовники, но я начала стесняться.

— Все, — с ожесточением он смял салфетку в кулаке.

Я натянула платье через голову и обернулась. Андрей молчал, темные глаза стали жестокими — не злыми, но словно утратили выражение. Он стрелял с тех пор, как ему сломали руку? Не помешают последствия неудачно сросшегося перелома совершить выстрел? Андрей размял правую кисть и начал потуже заматывать эластичным бинтом.

Я хотела спросить, но передумала, наблюдая, как ровно ложится бежевый бинт виток за витком. Андрей по-своему упрямый, как и Эмиль. Если он планирует — значит, уверен, что сможет.

Было страшно делать этот шаг, но он необходим. Несмотря

на то, что после Бессонова второй жертвой Андрея может стать Эмиль.

— Готова? — Андрей улыбнулся и я выбросила все мысли из головы, когда он пересел за руль.

Я справлюсь.

Конечно, я справлюсь, и хотя холодело в груди, колени остались твердыми. Справлюсь, несмотря ни на что. Когда мы добрались до банкет-холла, я смотрела на сияющий светом фасад, роскошные авто на парковке и нарядную толпу, как на дело. Простое дело. Задание, которое нельзя провалить.

Я справлюсь…

Глава 32

Я изучила фотографию.

Снимок публичный. Бессонов был в хорошем сером костюме, а я знала в них толк, Эмиль умел одеваться. Около шестидесяти лет, лицо холеное, поза хозяина жизни. Невыразительные глаза смотрели в сторону. Я запомнила черты и вернула телефон Андрею.

— Возьми, — взамен телефона Андрей вложил в руку связку долларов. Кажется, это те, из пакета. — Вдруг понадобятся.

— На благотворительность?

— Картами пользоваться нельзя. Пусть у тебя будут деньги.

Я бросила пачку в сумку и вновь взглянула на него.

— Запомни меня таким, — попросил он, и наклонился, целуя в губы. Эластичный бинт ощущался шероховатым, когда Андрей положил ладонь на щеку. От руки пахло хлопком и резиной.

Спонтанный, но ласковый поцелуй.

— Ну, хватит. Помаду размажешь, — прошептала я.

Большим пальцем он стер алый мазок чуть ниже губ.

— Тебе идет, — он пристально смотрел на губы. — Мне нужно пятнадцать минут, чтобы занять позицию, затем можешь подойти.

— Ты точно будешь меня видеть?

— Точно. Сюда не возвращайся. Потом поднимешься на два квартала, мои парни тебя подберут. Ну, все, иди.

Сказал «иди», а сам хватал руками, когда я открыла дверь — жадно, словно пытался насытиться. Алчно гладил лицо, руки, голодно глядя, будто мы скованы цепями.

Цепями одиночества, потерь. Затем сексом и нашим коротким романом. Теперь будем связаны и смертью.

— Люблю тебя, ласточка.

Я закусила губу, чтобы не плакать, выбралась из машины и окунулась в темноту переулка. Пахло кошками и мусором. Впереди маячил оживленный проспект.

Не оборачивайся, иди.

Каблуки звонко цокали по асфальту. Я вышла на свет, подавив желание обернуться на прощание, а оно было таким сильным, что шея заболела. Иди. Ты все равно ничего не увидишь, кроме очертания машины — в салоне темно.

Я перешла дорогу, смешалась с разноцветным народом и вместе со всеми направилась к дверям. Только на пороге я обернулась. Была права. Отсюда было видно только непроглядный мрак в переулке, словно там провал, черная дыра.

— Ваше имя?

Я чуть не сказала — Дина Кац, вместо этого достала из сумки новые документы и показала девушке, встречающей гостей в фойе. Позади нее была рамка, к которой вилась очередь, вокруг свора охраны.