Навсегда моя
Шрифт:
– Я сам решу, на что стоит тратить время, а на что нет, – ответ выходит каким-то резким и грубоватым. Дашка тут же мрачнеет, и та мимолетная улыбка, что случайно коснулась её губ, исчезает подобно прекрасной бабочке.
Да твою ж... налево. Кто меня за язык тянул? Так злюсь, что готов себе прописать леща. Идиот.
– Я имел в виду... – спешу оправдаться, но она перебивает.
– Все нормально. Поехали? – у меня стойкое ощущение, что Даша всячески пытается избежать моего допроса. Будто знает, что если я начну, она сдаться, а ей этого не хочется. Искренне не понимаю,
– А... смузи?
– С собой возьму.
Даша обходит меня, переливает напиток в термо-кружку и направляется к выходу. Да уж, разговор по душам во время завтрака, как я себе представлял, у нас не вышел. Хотя предпосылки имелись... Эх.
До универа едем молча, я ищу варианты, как завязать очередной диалог, а Дашка просто смотрит в окно. И взгляд у неё такой задумчивый, поникший. Она выглядит одинокой, словно осталась одна. Мне до боли хочется обнять ее, сказать, что все будет хорошо и одиночество теперь закончилось. Вот только в машине это сделать сложно, поэтому я терпеливо жду.
На парковке Дашка выходит первой, пока я ковыряюсь в бардачке, в поисках мобильного, который пульнул туда зачем-то. Мне уже кажется, сейчас она опять улизнет, но нет, идет медленными шагами, как будто все-таки ждет меня. Закрываю машину, стремительно догоняю ее и делаю то, что не делал эти несколько дней. Хватаю Дашу за запястье, резко повернув к себе, и накрываю ее губы поцелуем.
В первый момент она почему-то дергается, но я лишь крепче прижимаю ее к себе, пытаясь дать понять, как сильно она мне нужна. Да ,черт возьми, без Дашки как без кислорода, я задыхаюсь. Неужели она не чувствует, что мне плохо от всего происходящего: от того, что она открыто отдаляется, а причин не озвучивает?!
Углубляю поцелуй, скольжу губами по ее губам, но совсем не игриво, а с жадностью и каким-то страхом. А у самого в груди сердце ухает, кажется, как только мы перестаем целоваться, мир разрушится к чертовой матери. И вдруг Дашка отвечает с той же искренностью, с какой и раньше целовала. Обнимает меня вокруг шеи, выгибается, целует до исступления. Так что мир вокруг вмиг меркнет, посторонние голоса превращаются в шум радио, а прохладный ветер перестает проникать под одежду, остужая кожу.
Этот поцелуй зарождает огонь в груди. Огонь надежды, что все плохое теперь должно остаться позади. Я вкладываю в него поцелуй свое признание, что готов отдать ради Дашки все, даже жизнь.
А еще в нем страсть. Настолько оглушительная, что я перестаю контролировать себя и свои действия: подхватываю Дашу под бедра, поднимаю, и кружу в воздухе. Это становится фатальной ошибкой, она прерывает наш поцелуй.
– Глеб! – вижу в ее глазах смущение, и ту самую улыбку, которую она изредка мне дарила. – Поставь меня на землю, ты чего? Все же смотрят.
– Да и плевать, – отмахиваюсь я, продолжая кружить Дашку, пока машина позади не издает громкий сигнал. Нам приходится отойти, и я все-таки отпускаю свою Приму.
Она спешно поправляет одежду, то и дело, кусая губы, которые я целовал. Мне бы хотелось еще к ним прильнуть, вообще уехать, так далеко, насколько это возможно.
– Мне на пары пора, – спохватывается Дашка. – Встретимся вечером.
– Говорит робко она и словно Золушка, мчит на всех порах подальше от Принца. Правда, Принц из меня такой себе, скорее злодей какой-то, влюбленный монстр, это да.
***
Концерт проходит на «ура». В танце мы не допускаем ошибок, а гости дарят нам столько аплодисментов, что я и сам невольно улыбаюсь. Нет, сцена и прочая актерская муть, не мое. Мне больше по душе быть за кулисами, организовать что-то, чем репетиции и вот эти ненужные волнения, чтобы все прошло хорошо. Зато Дашке нравится. Она давно не сияла так, как сегодня. Улыбка не сходит с ее лица вплоть до того момента, пока мы не оказываемся в гримерке.
Когда Даша в зеркале замечает меня, почему-то перестает улыбаться. Может, это уже, конечно, моя фантазия сбоит. Я вдруг ловлю себя на мысли, что до одури боюсь потерять то, что сейчас между нами. Мне ведь давно не было настолько хорошо, что и сны хорошие начали сниться, и аппетит появился. Я вообще будто скинул с себя оковы прошлого, которые душили на протяжении восьми лет.
– Глеб, – Даша облокачивается о стул, несколько раз моргает, взгляд у нее становится виноватым. Не пойму, за что она себя винит?
– Ты была прекрасна, – говорю чистую правду, ведь я сам, стоя на сцене, настолько засмотрелся на нее, что, наверное, влюбился по второму кругу.
Её движения казались идеальными. Я не мог отвести взгляда от тонких ног, которые с легкостью искали опоры в воздухе. Балетный нежно-розовый хитон*, как крылья, придавал Дашке грацию, и она казалась существом с другой планеты — человеком, рожденным для того, чтобы танцевать. Мои мысли, пульс — всё сливалось в одном ритме с её плавными переходами и безупречными поворотами.
Моя Лерка никогда не танцевала так, как Даша. Они разные. Раньше, мне казалось, что приемная сестра пытается занять место моей родной сестры. Но сегодня, когда я находился вместе с ней на сцене, окончательно понял – Дашка изначально не могла быть моей сестрой.
Лера плохо танцевала, у нее не получилось многое, что греха таить, в ней не было ни грации, ни легкости. И как бы сильно они с матерью не пытались извернуться, уходить с головой в идиотские тренировки, Лерка не парила птицей. А Дашку балет принял с первого дня. Она может и сама не замечала, но даже простой взмах руки, у нее выходил настолько легко, невесомо, словно она рождена для этого танца.
Жаль, что я этого не заметил раньше.
– Глеб, – Даша вырывает меня из пучины дум. Она подходит ближе, берет меня за руку, но при этом держится будто на расстоянии. – Спасибо. Знаешь, пока я танцевала, ни разу не подумала о ноге или… твоей маме. Не помню, когда последний раз отдавалась танцу.
– Я буду всегда приходить к тебе, – наклонюсь к Дашке, касаюсь ее лба своим, отчего наше дыхание закручивается вихрем, сплетаясь воедино. – Я буду приносить тебе самые большие букеты цветов.