Навсегда
Шрифт:
— А твой генерал КГБ? — спросил он, и Виктория сообщила, что с него-то и начали эту кампанию. Он под домашним арестом, и у нее с ним нет связи. Федору вдруг показалось, что сейчас сюда могут приехать за ним. И давно не испытываемое чувство опасности возникло откуда-то и разлилось легкой лихорадкой. “Все рушится, только бы успеть уехать за границу, куда глаза глядят”, — мелькало в голове.
— Виктория, я уезжаю в Португалию. Там у меня приятель давно живет и всегда меня приглашает.
— Ты с ума сошел. Никто тебя нигде не ждет. Тебя уже, наверно, ищут, и выехать тебе не удастся.
—
Виктория молчала. Она смотрела на Федора, и что-то давно забытое возникло у нее в душе. При мысли, что они расстаются, ей стало жаль чего-то, и совершенно неожиданно для себя самой она подошла к Федору и обняла его. Он сразу стал ее раздевать. Она не сопротивлялась, она этого хотела. Как будто все прошлые претензии ушли, и Федору показалось, что наконец в его жизнь пришла любовь, о которой он и не мечтал, но пришла в такое неподходящее время.
Все в жизни случается не вовремя, и это ни хорошо, ни плохо, как и “не вовремя” всегда относительно. Это только кажется, что “не вовремя”, потому что так обстоятельства складываются, что это “не вовремя” появляется ниоткуда и так же в никуда уходит, и все улаживается. Нам не дано оценить минуту — только потом это все воспринимаешь как прошлое, которое всегда с тобой, а прошлое не может быть “не вовремя”, оно есть.
На какое-то мгновение Федору показалось, что произошло именно то, чего он хотел. Но то, что неожиданно произнесла Виктория, было как холодный душ:
— Знаешь, Федор! Я ведь ничем не смогу тебе помочь. Я-то уеду, а тебя взять с собой не смогу. То, что у нас с тобой общего, я легализовала. Ты будешь отвечать только по своим делам. Тебя жадность обуяла. Я знаю, ты еще шесть прихватил, а от меня хотел скрыть. Так что ты сам во всем и виноват.
Она отвернулась, не желая видеть на лице близкого теперь ей человека растерянность. Кто-то звонил. Виктория не брала трубку, которая призывала настойчиво, не успокаиваясь.
— Подойди, — приказала она Федору.
Он повиновался и нажал кнопку. На другом конце мужской голос спросил: “Когда будет Вика?”
— Неизвестно, — ответил Федор и отключил трубку совсем.
Он вызвал такси и поехал в аэропорт, сказав напоследок Виктории: может быть, еще увидимся. Он решил лететь к Вере. У нее он хотел спрятаться от всех своих неприятностей.
Когда за Федором захлопнулась дверь, Виктория разрыдалась. Слезы текли по ее искаженному страданием лицу, оставляя следы. Этими слезами она оплакивала свою тайную любовь, с которой прощалась. Навсегда.
8.
Федор пропустил мимо ушей просьбу Веры предупредить ее о приезде. Он поехал в аэропорт и сразу взял билет. До отлета оставалось каких-нибудь полтора часа.
Работа его приучила к быстрым сборам, он полжизни провел в поездках. Смена обстановки стала для него стилем жизни, до такой степени привычным, что он над этим не задумывался, и вот сейчас ему в голову все время лез один вопрос: “Что же это у меня за жизнь? Ведь я один как перст. Никого вокруг. А вдруг там что-то получится?” Он не имел привычки углубляться в рассуждения, он был человеком дела, и только иногда, так, как сейчас, он как будто нарушал устоявшийся режим, и тогда казалось, что в его жизни появляется какой-то
Он вспомнил, как резкий отказ Виктории вернул его на землю после неожиданно возникшей в душе надежды на возможность перемен в жизни. Ему было стыдно вспоминать, как Виктория холодно его отодвинула. Она как будто схватила его за руку. Он чувствовал оскорбление разоблаченного человека, когда ему прямо сказали, кто он такой. И это чувство ему сейчас необходимо было преодолеть — чувство неприязни к самому себе за обман, который, как ему казалось, он скрыл ото всех. Тем больнее было этот удар получить от Виктории, на серьезные отношения с которой он втайне надеялся.
Он был поставлен на свое место, и надежда встать в один ряд с людьми, выше его стоящими, ушла, и навсегда.
Когда он поднимался по трапу самолета, ему вспомнилось, как он летел на юг отдыхать, и, сев у окна, он погрузился в воспоминания. Он вспомнил тот пляж, Веру в коротком платье, их бурный роман и не мог понять, объяснить, почему он тогда ее бросил. И сейчас он рассуждал сам с собой, с высоты своего опыта: “Неужели я был ее недостоин?” Эта мысль и сейчас была ему неприятна. “Да, конечно, я тогда был совсем другой. Она ведь интеллигентка. А кто был я? Дембель?” И опять ему стало неприятно от этого вдруг всплывшего словечка.
Наша речь делает нашу жизнь. От названия зависит смысл, и внутренняя речь непременно проявится однажды, неожиданным образом выдав нас перед другими такими, какими мы и не являемся. В выигрыше всегда умеющий себя представить словесно, и порой под маской красноречия люди умеют скрыть свою довольно примитивную сущность, и, однако, скорее примитивный человек выдаст себя простыми и грубыми словами, чем умеющий говорить складно. Как бы мы ни хитрили перед самими собой, но правда жизни каждого видна только ему одному. Люди, совершающие нехорошие поступки, рано или поздно себе в них признаются, и умный человек тем и отличается, что может предвидеть последствия своих действий. И Федор вспоминал прошлое, понимая, что он был “дураком” по сравнению с Верой. Она потому ему тогда не подходила, что они не смогли бы договориться. Ему с ней не о чем было говорить. А разве он изменился?
Он вспомнил ее вопрос о Ерофееве и понял, что не изменился. Внешне он сейчас солидный человек, со связями, как принято говорить. Да, он со временем научился общаться на деловом уровне, но вот с культурой? Что это такое? В его окружении по-прежнему не было людей по-настоящему культурных, это были люди среднего класса и “среднего” образования во всем, и, главное, в их манере не было того, что бывает у аристократов, которым они в глубине завидовали, — спокойствия и внутреннего достоинства. Хвастовство, соперничество, быстрый темп жизни, перемена каждый день во всем, бегающие глаза, выискивающие выгодного партнера, — этот стандартный набор, достаточный для функционирования в среде себе подобных. И хамство! Да, именно оно в нужный и ненужный момент вылезало из них, с ним они ничего не могли поделать. И развлечения под стать, простые — банька, пивко, шашлыки, жены не всегда, и они же, в недавнем прошлом “девочки”, ставшие в одночасье солидными дамами по сравнению со своими еще не устроенными подругами. Это была жизнь Федора.