Найденный мир

Уланов Андрей Андреевич

– Должен сказать, – резко начал он, – что ваш провал, господин жандарм, ставит всех нас в крайне тяжелое положение.

– Провал? – удивленно повторил Щукин. – Ах, ну да… можно сказать и так.

Он только сейчас понял, что все окружающие по-прежнему числят его агентом охранки. И любезность доктора Билича явно адресовалась жандармскому офицеру, а не простому унтеру. Продолжать игру? Этот путь был привычнее… да и безопаснее, но только сил для него Щукин в себе не чувствовал совершенно – и физических, и в особенности душевных. Вряд ли он признался бы в этом, но бесконечное лицедейство утомило его

бесконечно. Бросить карты или, стиснув зубы, поднять ставки? Когда на кону судьба целого континента и можно приложить к ней руку, начать свою игру… но для этого предыдущую партию надо сдать.

– Еще когда мы сходили на берег, – продолжал Колчак, игнорируя реплику мнимого жандарма, – у меня было намерение взять этого вашего революционера под арест. Но я отказался от этой мысли, понадеявшись, что вы контролируете ситуацию.

– А я и контролировал ее, – произнес Щукин, – до сегодняшнего утра.

– Да уж… да вы хоть понимаете, – неожиданно взорвался Колчак, – что этот ваш подпольщик наверняка бросился прямиком к англичанам?! И что с минуты на минуту им станут известны координаты нашего лагеря?!

– Еще бы я это не понимал! – усмехнулся Щукин. – Он, знаете ли, успел поведать о своих замыслах, прежде чем… прежде чем я попытался остановить его – к сожалению, неудачно.

– Конечно, я понимаю, что для вас приоритетной была собственная операция. – Судя по уже почти спокойному тону, капитан остыл столь же быстро, как вспыхнул. – Не знаю и, право, не хочу вдаваться в лишние подробности ваших подпольных игр… но считаю должным заметить, что последствия вашей самонадеянности могут быть намного большими.

– «Собственная операция», – повторил эсер, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех. Как же болит бок! – Эх… господин капитан аж второго ранга. Главной и единственной целью нашей операции было сойти на берег в каком-нибудь иностранном порту, подальше от российской Фемиды.

– Но, позвольте, – удивленно начал Колчак, – по словам лейтенанта Бутлерова…

Смешок все-таки прорвался наружу, немедленно аукнувшись в груди очередным уколом боли.

– Лейтенант Бутлеров знает лишь то, что ему поведал некий явившийся на корабль жандармский поручик, – пояснил Щукин. – А уточнить какие-либо подробности, да и просто проверить его слова или хотя бы личность ни Бутлеров, ни вы сами не сочли нужным, верно? Армии, а уж тем более флоту всегда была свойственна некоторая брезгливость по части сношений с голубыми мундирами. Вот на эту брезгливость и была сделана ставка… почти удачная.

– Но… – Колчак уже понимал, к чему клонит Щукин, однако явно не мог заставить себя поверить до конца, – вы хотите сказать…

– …что я такой же член партии социалистов-революционеров, как и мой бывший «поднадзорный», – закончил фразу капитана Щукин. – Сразу скажу, никаких грандиозных планов относительно вашей, а также чьей бы то ни было особы мы в данном случае не вынашивали. Просто возникла необходимость срочно покинуть Владивосток, путь по суше был сочтен, – эсер слабо улыбнулся, – слишком рискованным, а тут как раз прошел слух, что ваш корабль собирается в дальний поход.

– Да, – после долгой паузы промолвил Колчак, – промашка у вас вышла изрядная. А скажите-ка, товарищ партиец… вы понимаете, что

я могу прямо сейчас приказать вас расстрелять? Или нет, просто вздернуть на ближайшей пальме – патроны нам будут нужны для более важных дел.

– Воля ваша, – равнодушно произнес Щукин. – Хотите повесить – вешайте. Я, Александр Васильевич, – капитан дернулся, но смолчал, – за все эти годы чертовски устал играть со смертью… обманывать ее… и жить в постоянном ожидании. Вам этого не понять, даже и не пытайтесь… впрочем, вы ведь были в полярных экспедициях?

Колчак сморгнул.

– Тогда, возможно, и сможете представить, хотя бы отдаленно. Жить среди стужи, боясь лишний раз открыть рот, постоянно носить чужую шкуру – толстую, неудобную, давящую на плечи. Опасность кругом, под ногами – предательский лед, вокруг – равнодушная ледяная пустыня. И так – долгие годы. Кажется, из нашей группы… тех, с кем я начинал, осталось не больше половины, а может, и меньше – о многих просто не узнать, где они сейчас, живы ли. Я устал, господин капитан второго ранга. Сил держаться дальше не осталось.

– Предполагается, – холодно произнес Колчак, – что меня должна была растрогать сия пиеса?

– Предполагается, – в тон ему ответил эсер, – что мне наплевать.

Он даже приподнялся на локте, собираясь лечь на бок, но затем сообразил, что повернуться может лишь в одну сторону, к Колчаку, – и отвалился обратно, на спину, демонстративно закрыв глаза.

Палатку вновь заполнила вязкая, словно кисель, тишина – и снова нарушителем ее стал Колчак:

– Ваш… приятель…

– Он мне не приятель, – не открывая глаз, быстро поправил Щукин. – От товарищей, знаете ли, свинцовые подарки обычно не получают.

– Мне наплевать, – Колчак не удержался от возможности вернуть эсеру его же фразу, – кем он вам приходился: другом, сватом или братом. Сейчас имеет значение лишь одно – он действительно направился к англичанам?

– Собирался он именно туда, – ответил эсер. – И я буду сильно удивлен, если окажется, что его сожрали по дороге. Таких ничто не берет.

Капитан открыл было рот и тут же закрыл. Бросил на раненого короткий оценивающий взгляд. И стремительно вышел из палатки. До ушей Щукина донеслись торопливые, рубленые команды.

Подпольщик скосил глаза: не стоит ли кто у входа в палатку, не собирается ли войти? И только тогда позволил себе мимолетную улыбку.

Британские шлюпки подошли к берегу за пять минут до полудня. На этот раз в них было сто двенадцать человек – лишь немногим больше, чем в отряде Эшли. Однако если количественная разница была невелика, то качественное отличие, как не без оснований надеялись офицеры «Бенбоу», оказалось разительным. Сорок десантников являлись морскими пехотинцами, остальные же – результатом тщательного просеивания экипажа на предмет робингудов… или, по крайней мере, людей, знающих, как правильно вставлять обойму. Почти все они были добровольцами – за участие в десанте матросам и морпехам обещали по пять фунтов плюс «особые премиальные» по итогам боя. Не обошлось и без подчиненных Китона – дюжина кочегаров, «запрягшись» в стиле русских бурлаков, сволокла с плота на берег нечто на широких салазках, до поры закутанное в брезент.