Найди меня

Фрейзер Энн

«Моему дорогому Бену в память о множестве наших приключений».

Имена пропавших женщин тоже были написаны почерком матери.

ГЛАВА 39

Тридцать два года назад

Рени обожала птиц. Всяких. Все утверждали, что она унаследовала это от отца, и это была правда. Она много думала о птицах и даже видела сны о них. Она любила разглядывать книгу, которую он брал в пустыню, и пыталась сама рисовать птиц, найденных на картинках.

На

стенах она никогда не рисовала. Только в своих альбомах для рисования. У нее было полно альбомов, и отец говорил, что она настоящая художница, что это замечательно — быть художником. И она продолжала рисовать. На бумагах, которые родители оставляли по всему дому. На изнанке конвертов. Ей нравилась белая и гладкая бумага конвертов. Она рисовала в линованных и нелинованных блокнотах, больших и маленьких, а закончив, вырывала листы и разбрасывала по дому, чтобы порадовать родителей. Еще она отдавала некоторые рисунки Морису для его коллекции живописи. Тогда он и начал называть ее «малютка Рен».

В какой-то момент она начала рисовать птиц о двух головах. Почему, она не знала, просто вдруг захотелось. Двуглавые птицы стали дома темой обсуждения. Ее родители смеялись над рисунками, которые мама прикрепляла магнитами к холодильнику.

Двуглавые птицы в конце концов сменились людьми с двумя головами.

— Не сводить ли ее к детскому психологу? — спросила мама однажды вечером, когда они сидели втроем в гостиной, облицованной деревянными панелями. Отец курил и проверял контрольные, а мама пила коктейль и перелистывала журнал мод, иногда придерживая страницу и спрашивая, нравится ли им одежда. Обычно это была худая дама в ярком платье.

— Я сам психолог, — ответил отец.

— Но ты не специализируешься на детях.

— Это нелепая мысль. Представляешь, что она может рассказать?

Дым от его сигареты вился в абажуре лампы. Он спросил Рени:

— Почему у всех твоих птиц и людей две головы?

— Не знаю. — Рени лежала на полу с цветными карандашами, рисуя целое семейство двуглавых птиц.

— Две головы лучше, чем одна, — сказал отец. И они с Розалиндой захохотали. Рени шутку не поняла.

Потом отец затушил сигарету и отодвинул стопку бумаг.

— Хочешь, помогу тебе нарисовать птицу, которая выглядит как настоящая? С одной головой и не такими пестрыми перьями, как у тебя?

Ей нравились двуглавые птицы, но ей нравилось и рисовать вдвоем, поэтому она согласилась и забралась к нему на колени.

— Восковой мелок — не мой инструмент, — сказал отец, — но я постараюсь.

Он начал с круга. Потом добавил клюв, несколько плавных линий, затем перья, глаза и лапы.

— Давай-ка раскрась, а потом попробуй сама.

Его птицы были совсем не такие забавные, как ее, и ей не хотелось копировать его рисунок.

— Я устала.

— По крайней мере попробуй, — сказал отец. — Ты ведь даже не попыталась.

Он не злился, но голос перестал быть ласковым.

— Если хочешь чему-то научиться, надо поработать.

Розалинда вздохнула.

Рени соскользнула с отцовских колен, улеглась на пол и постаралась сделать в точности то, что и он. Нарисовать птицу

с одной головой.

— Так лучше, — сказал отец, когда она закончила. — Попробуй еще.

Розалинда снова вздохнула, уже громче. Бен незаметно подмигнул Рени. Иногда он говорил, что у Розалинды муравьишки в штанишках. Рени была совершенно уверена, если бы у нее в самом деле были муравьишки в штанишках, она бы скакала по всему дому.

Она нарисовала другую птицу, на этот раз очень стараясь. Получилось хуже, чем в первый раз.

— Не хочу больше рисовать птиц. — Она оттолкнула мелки. — Мне нравятся мои птицы.

Птицы ярких цветов и с крыльями не там, где надо. Птицы с двумя головами.

Мама отбросила журнал.

— Что за скучный вечер. Вы хоть понимаете, какие вы оба скучные?

— Может, чем-нибудь займемся? — спросил отец. — Сыграем в скребл, например?

— О боже. Я так от этого устала, — ответила Розалинда.

Он посмотрел на Рени.

— У тебя есть предложения?

Ей больше не нравилась игра, даже хотя папа уверял, что девушки, которые играют, актрисы. Как в реконструкции сражения, куда они однажды ходили, и в пьесах, которые она видела в колледже, где преподавал отец. Люди кричали, лилась кровь, но потом, когда все заканчивалось, они выходили и улыбались. Она знала, что еще маленькая и не совсем понимает некоторые вещи, как про муравьев. Но ей становилось грустно, когда любовь исчезала из папиного голоса. Ей хотелось ее вернуть, вернуть насовсем, и она подумала о том, что заставит обоих родителей улыбнуться.

— А можно сыграть в другую игру?

ГЛАВА 40

Стоя в спальне, Рени переворачивала страницы. Сколько точек. Тридцать? Больше?

Мать все знала. Возможно, даже руководила.

Она засунула книгу в задний карман джинсов и натянула на него край футболки. Чувствуя себя опустошенной и бесчувственной, она долго не могла сформулировать ни единой мысли.

— Рени? — снова окликнула мать снаружи.

Она оставила игру на кровати и вернулась в хижину. Внутри было темно, открытая дверь казалась порталом, ведущим в ослепительный свет, а за ней бешено, как набат, звенела подвеска. Она пыталась возродить детские воспоминания, точнее воспоминания о матери и ее роли в убийствах, но не могла. Они существовали, но вне досягаемости.

Подвеска все звенела.

И сердце ее оборвалось.

Но разум продолжал отвергать то, что было прямо перед нею. Снаружи мать поставила маленький деревянный столик между креслами. Откупорила две бутылки пива.

— Не хочу играть в скребл, — сказала Рени, падая в кресло и протягивая руку за пивом; отпила из бутылки, но сознание никак не желало переваривать ужас открытия, сделанного в спальне.

Солнце садилось, и это было прекрасно. Дoма в Палм-Спрингс колибри с пурпурными хохолками сейчас деликатно посасывают из поилок, повешенных ею с матерью, проект «Мать-и-дочь». Она вспомнила, как Розалинда прилетела забрать ее после срыва. Забрала ее к себе и заботилась о ней. Маленькая подбитая птичка, которой нужна была мамина помощь.