Найди меня
Шрифт:
Бенджамин увез ее домой.
Она долго плакала.
Он был психологом и думал, что сможет решить ее проблемы, но он не понимал, что у нее нет проблем. Ребенок был проблемой.
Он уговорил ее съездить повидаться с другом. Психиатром, который выписал ей лекарства. Она постепенно возвращалась. Уже не та Розалинда, что прежде, но по крайней мере ее тень.
Через несколько месяцев появилась его мать с девочкой, которая уже могла сама садиться. И уже не такой розовой или красной, как прежде, уже не чудовищем, которое следовало придушить. Она смогла смотреть на
— Дети — для нас, — говорил он ей. — Они обогащают нашу жизнь. Мы им ничего не должны. Они здесь для нас, а не наоборот.
— Мы их и съесть можем, если захотим? — задумчиво сказала она. То ли в шутку, то ли нет. — Если не знаем, что приготовить на ужин.
Он засмеялся.
— Я бы не советовал. Когда-нибудь ты будешь рада, что она с тобой. Это мое предсказание. А сейчас? Не переживай, что не любишь ее.
Она приняла этот образ мыслей.
Когда она почувствовала, что больше не отвечает за каждое дыхание ребенка, ей стало легче. А когда Бенджамин придумал игру, она начала наслаждаться материнством. Из минуса оно превратилось в плюс, и это вернуло ее из забвения. Она уже не была собой прежней. Материнство навсегда унесло ту Розалинду. Но она стала лучше. Умной и озорной, но и артистичной, доброй и уважаемой в городе.
ГЛАВА 43
Смешно, если подумать. Людям, направляющимся в пустыню, всегда советуют известить других о своих планах. Рени, собираясь в поход в глухие места, посылала матери эсэмэску, сообщая, куда направляется и когда вернется.
Много лет Рени удивлялась своей матери. Как могла Розалинда не замечать, что делает Бен? Эйфория, наступавшая после убийства, одежда, кровь, особенный запах пота, часто сопровождающий акт убийства. Как можно это не заметить? Рени как следователя, ставило это в тупик. Она даже изучала поведение людей в аналогичных случаях. Родственников, людей, часто деливших постель с убийцей, утверждавших, что ничего не знали, хотя должны были быть знаки. Знаки есть всегда.
До сегодняшнего дня она считала, что отец просто не проявлял никаких признаков. Каким-то образом. Эта версия выглядела натянутой, но это было единственное, что она могла предположить.
И, как она теперь знала, неверной.
Мать знала.
Мать была соучастницей. Мать пачкала кровью платье, вдыхала тот самый запах, и сама испытывала эйфорию от убийства. Глубину их падения было сложно осмыслить. Они вовлекли ребенка, сделали ее частью этого. Другие семьи отправлялись на природу. Семья Рени отправлялась убивать. Вместе живем, вместе убиваем.
Последняя мысль намекала, что сознание Рени ведет себя неадекватно, не выделяя главное. Сейчас нужно сосредоточиться на том, как выжить. Вернуться к цивилизации. Рассказать миру то, что она узнала. Чудовище — в этот миг было легче думать о Розалинде не как о матери, а как о звере, — должно быть разоблачено и остановлено.
Она заставила себя бросить самокопание и вернуться в мир, чтобы оценить обстановку. Бриллиантовое
Ей удалось опереться о камень. Сидеть было больнее, чем лежать, но оставаться тут нельзя. Это пустыня: температура быстро падала, и скоро опустится ниже пятидесяти. А потом, когда поднимется солнце, а вместе с ним и температура, она не протянет долго без воды. Опасно оставаться здесь, и не менее опасно ждать помощи, которая может и не прийти.
Она сдвинулась и вообразила, как раздробленные кости смещаются в мешке ее кожи. Но ей было не хуже, чем час назад, что означало — ее первоначальное заключение о внутреннем кровотечении можно отбросить. Или, если она истекает кровью, то медленно.
Болевой порогу нее был средний, и он требовал от нее неподвижности. Придется победить это желание. Когда она упала, то слышала хруст. Что-то сломалось. Непонятно только, что именно. Ребра? Одна лодыжка распухла. Может, растянута, а может, хуже. Дышалось нормально, хотя и прерывисто, как она надеялась, из-за боли.
План заключался в том, чтобы всползти на крутой склон — маленькую гору — и доползти до дома. Оставалось надеяться, что мать не подумала увезти запасы, оставленные на террасе.
Попытка перекатиться на колени вызвала ослепляющую боль. Она замерла и стала ждать, когда приступ отступит; каждый удар сердца вгонял боль дальше.
Движение может привести и наверняка приведет к новым травмам, но выбора не было. Альтернатива — умереть здесь. Вполне приемлемо, если бы не было срочных дел, например, не допустить, чтобы мать снова убила. И не дать ей связаться с Габби.
Время шло рывками, а телефона у нее не было, но она предположила, что потребовалось не меньше двадцати минут, чтобы вползти на склон. Когда она достигла верха, то поглядела в сторону дома и различила его темный силуэт. Она поползла туда.
Галлоны воды и ее рюкзак все еще стояли на террасе там, где она их оставила. Чемодан матери исчез. Она откопала маленький фонарик и, зажав его в зубах, наполнила флягу из бутыли. Проверила рюкзак. Защитный крем, очки, шляпа, батончики, вяленая говядина. Все, что ей нужно. Нужно учесть вес, сколько она сможет тащить. Конечно, не галлон воды. В конце концов она взяла только свою флягу и одну галлонную бутыль, вылив из нее половину. Теперь надо идти в темноте, под светом луны и звезд.
До этого момента она держалась на руках и коленях. Пора попробовать встать на ноги.
Она подползла к одному из деревянных кресел. У нее вырвался всхлип. Только один. Это было все, что она могла себе позволить. Помогая одной рукой, она медленно подтянулась, тяжело налегая на стену, часто дыша от пронизывающей боли. Приняв вертикальное положение, она вошла в дом, сдернула с кровати одеяло и завернулась в него. Трость бабушки с гладко вытертой рукоятью стояла в углу возле двери. Она взяла ее, чтобы опираться.
Она прикинула, что было около десяти вечера, когда она отправилась в путь с рюкзаком на спине. Она сжимала трость изо всех сил, и каждый шаг пронизывал молнией муки.