Назад к Мафусаилу

Шоу Бернард Джордж

Змея. Я накопила в себе частицу жизни и извергла ее в тоненькой белой скорлупке, сделанной из проглоченных камешков.

Ева. И что из этого получилось?

Змея. Я положила скорлупу на самый солнцепек и дала ей прогреться. Потом она лопнула, и на свет выполз крошечный змееныш, который рос день ото дня и, наконец, стал размером с меня. Вот это и значит рождаться по-другому.

Ева. Ах, как замечательно! Во мне тоже что-то движется. И мне больно.

Змея. Я сама от этого чуть не лопнула.

Тем не менее, как и прежде, живу, меняю кожу и обновляюсь. Скоро в Эдеме будет змей не меньше, чем чешуек у меня на теле. И тогда смерть станет бессильна. Та или иная змея может умереть, змеи будут жить всегда.

Ева. Но мы-то с Адамом все равно когда-нибудь умрем, как эта лань. И тогда всюду останутся только змеи, одни змеи.

Змея. Этого не будет. Я поклоняюсь тебе, Ева. Я должна чему-то поклоняться. Чему-то такому, что непохоже на меня. Например, тебе. В мире должно существовать нечто более высокое, чем змея.

Ева. Да, этого не будет. Адам не должен погибнуть. Ты очень хитра. Научи же меня, что мне делать.

Змея. Думай, желай, ешь землю, лижи белый камень, отведай яблок, которые боишься рвать. А солнце создаст жизнь.

Ева. Я не полагаюсь на солнце. Я сама создам ее. Я извергну из себя нового Адама, даже если ради этого должна буду разорваться на куски.

Змея. Что ж, дерзай. Возможно все, все. Слушай меня. Я стара. Я — древняя змея, я старше Адама, старше Евы. Я помню Лилит, которая пришла в мир раньше Адама и Евы. Как и ты, она любила меня. Она была одна — с нею не было мужчины. Она увидела, что существует смерть, как вы убедились в этом на примере упавшей лани, и она поняла, что должна придумать способ обновляться и менять свою оболочку, как это делаю я. У Лилит была могучая воля. Она неотступно желала, неотступно добивалась своего, и так прошло больше месяцев, чем листьев на всех деревьях в нашем саду. Страдания ее были страшны, от ее стонов Эдем лишился сна. Она решила, что это не должно повториться, что муки обновления слишком тяжки и непосильны для одного. И произошло чудо. Когда она сбросила свою оболочку, вместо одной Лилит оказалось две: одна — такая, как она сама; другая — как Адам. Первая стала тобой, вторая — Адамом.

Ева. Но для чего она разделилась пополам и сделала нас разными?

Змея. Я же сказала: труд самообновления непосилен для одного. Его должны делить меж собой двое.

Ева. Выходит, Адам поделит его со мной? Нет, он не согласится. Он не терпит боли, не любит утомлять себя.

Змея. Ему и не придется. Он не изведает страданий. Он только будет умолять, чтобы ты позволила ему участвовать в твоих трудах. И, желая этого, подпадет под твою власть.

Ева. Если так, я это сделаю. Но как? Как Лилит сотворила такое чудо?

Змея. Она вообразила его.

Ева. Что значит «вообразила»?

Змея. Она рассказала мне об этом чуде, словно сказку о том, чего никогда не было с некой иной, никогда не существовавшей Лилит. Тогда она еще не знала,

что воображение и есть начало созидания. Ты воображаешь себе то, чего хочешь; ты хочешь того, что вообразила, и в конце концов творишь то, чего хочешь.

Ева. Разве можно создать что-нибудь из ничего?

Змея. Все сущее создается из ничего. Взгляни на свои сильные руки. Видишь, как вздулись на них мышцы? А ведь эти мышцы были у тебя не всегда. Когда я впервые увидела тебя, ты была не в силах влезть на дерево. Но ты хотела и добивалась этого, хотела и добивалась. Твоя воля постепенно создавала из ничего комки мышц на твоих руках, и ты добилась своего: теперь ты можешь подтянуться на одной руке и сесть на сук, который у тебя над головой.

Ева. Это от привычки.

Змея. Нет, привычка ничего не создает, она лишь сводит все на нет. Волосы у тебя развеваются по ветру, словно стремясь стать как можно длиннее. Но они не удлиняются от того, что привычно развеваются по ветру, ибо ты не хочешь, чтобы они удлинялись. Когда Лилит поведала мне на нашем беззвучном языке (слов в ту пору еще не было), что она вообразила, я дала ей совет желать и добиваться этого. И тогда, на удивление нам обеим, то, чего она желала и добивалась, создалось в ней само собой, по ее воле. После этого я тоже захотела обновиться, стать двумя змеями вместо одной, и через много дней чудо свершилось: кожа моя лопнула, из нее выползли две змеи — я и другая, обвившаяся вокруг меня, и на свете стало два воображения, два желания, две воли, побуждающие творить.

Ева. Хотеть, воображать, добиваться, творить… Слишком много слов. Вырази все это одним словом. Ты же мастерица их изобретать.

Змея. Это слово — зачинать. В нем и начало — воображение, и конец — творчество.

Ева. А теперь найди слово, чтобы обозначить ту сказку, которую Лилит вообразила и поведала тебе на вашем беззвучном языке; сказку, которая была слишком прекрасна, чтобы стать явью, и тем не менее стала ею.

Змея. Поэзия.

Ева. И еще одно слово, чтобы обозначить, кем была мне Лилит.

Змея. Она была тебе матерью.

Ева. Адаму тоже?

Змея. Да.

Ева (порываясь встать). Я пойду и скажу Адаму, чтобы он зачал.

Змея смеется.

(Испуганно вздрогнув.)Что с тобой? Какой противный звук! Никогда не слыхала такого.

Змея. Адам не может зачать.

Ева. Почему?

Змея. Таким уж вообразила его Лилит. У него есть воображение, желание, воля, он может превратить свою жизнь в один мощный порыв к творчеству, он способен на все, кроме одного — творить себе подобных.

Ева. Почему Лилит не дала ему этой способности?

Змея. Потому что, будь у него эта способность, он обошелся бы и без Евы.

Ева. Верно. Значит, зачать должна я?