Не ангелы
Шрифт:
Страшно представить, как два подростка умудрились справиться с тем потоком эмоций, который выплеснулся тогда наружу. Я до сих пор не понимаю, как с невероятным хладнокровием и уверенностью смог поддерживать Динарчика, пока тот не успокоился. А случилось это не скоро. Сейчас, когда я смотрю на то, как холодно он реагирует на любые события, меня одолевает вопрос, – а не рыдает ли он потом в ванной так же, как и в тот день? И наверное, именно поэтому я всегда где-то рядом. Чтобы вовремя сказать ему: «плачь!».
Илай
Обоюдное соглашение, которое так и не было озвучено, существует между нами вот уже почти десять лет: никаких словесных воспоминаний, никаких слов сожаления или поддержки, никаких вопросов. День похорон матери был последним днём, когда я позволил себе показать собственную слабость перед Илаем. Он – несомненно, друг, знающий меня лучше любого другого человека на Земле, но… У него слишком добрая и ранимая душа, слишком чистая, чтобы я желал запачкать её ещё больше, чем уже сделал.
4
Первый год после смерти матери мне практически не запомнился, поглощённый туманом принятия. Жизнь нашей семьи не сильно изменилась, только мне казалось, что я теперь должен активнее участвовать в воспитании девочек. Но Амалия тянулась к отцу, так что почти всегда была где-то недалеко от него или с нянями. Ли же, моя милая Лианочка, словно позабытая на антресолях игрушка, всё чаще тосковала или в одиночестве, или под присмотром фактически сиделки. Если раньше с ней занималась мать, возила её в реабилитационные центры, бассейн, на массаж, постоянно разговаривала, то теперь этим заниматься в привычных объёмах было некому.
Именно тогда я вдруг понял, что мать была для всех большей обузой, чем больной ребёнок. Мне, в общем-то, тоже дышалось легче – меньше контроля и почти полная свобода. Отец никогда не был жаден, но видя моё состояние (а в его присутствии я старался молчать и выглядеть пай-мальчиком), жертвовал в копилку карманных денег суммы, равные месячной зарплате родителей некоторых моих одноклассников. И никогда не спрашивал, куда эти деньги потрачены.
Так что мы с Илюшей чувствовали себя королями жизни, только вкуса этого положения в тот год я не понимал. Тосковал ли я по матери? Как и любой ребёнок, – да. Винил ли я отца? Конечно, но в то же время был ему благодарен. Общее горе могло бы нас сблизить в человеческом плане, и оно сблизило, только в плане деловом.
Когда мне исполнилось шестнадцать – чуть больше чем через год после смерти матери – я стал всё чаще появляться в головной мастерской и флагманском бутике, сначала рассматривая камни и украшения в ярких витринах, лежащие на бархатных подушечках, а после, – наблюдая за работой мастеров. Это дело было мне по
Именно тогда я понял, чем хотел бы заниматься, – продолжать семейное дело и зарабатывать столько, чтобы иметь возможность покупать самые лучшие камни для наших украшений. Я хотел, чтобы мной, как владельцем всего этого богатства, восхищались. Привыкнув к похвале, к тому, что и дома, и в школе на меня смотрели почти как на героя, стойко переживающего сложный период, я понял, что быть на вершине определённо лучше и даже безопаснее, чем на дне.
Отец не был против моего стремления к изучению семейного дела, но настаивал на получении образования. Учёба никогда не вызывала у меня особых проблем, в особенности теперь, когда учителя спокойно делали поблажки, считая меня несчастным сиротой. Так что мы с Ильёй с удовольствием пользовались лояльностью и школы, и моего отца, отношения с которым внезапно изменились, сделав из нас партнёров, а не родственников.
Поскольку я выглядел немного старше своего настоящего возраста, мне без проблем продавали сигареты, только покупал я самые дорогие и редкие. Иногда мы с Илаем баловались ими сами, но чаще, – загоняли одноклассникам и ребятам из соседних дворов по цене пачки дешёвой отравы за одну папиросу. Выходил неплохой бизнес, прибыль от которого делилась абсолютно по-братски.
Шли зимние каникулы, только не хватало мороза. Так что мы в куртках нараспашку бродили из одного двора в другой, в поисках приключений. Родители Илая уехали отдыхать, оставив его на моё попечение. Отец отпустил всех нянь на каникулы, оставив только сменщицу для Лианы, и был занят девчонками. И я, предоставленный самому себе и Илюшке, не прекращая мечтал.
– К восемнадцати у меня будет достаточно денег, чтобы снять квартиру. Съеду от отца, – забалтывал я друга.
– А как же Ли?
– Буду навещать. Отцу до неё дела нет, Амка та ещё оторва…
– Отец ходил в школу? Даже моя мать прослышала о скандале…
– Ходил. Как всегда – мило поболтал с директрисой, денег, наверное, сунул. Или пригрозил чем…
– Да уж… А дома, не скандалил?
– Не знаю, когда я пришёл, уже тихо было. Амалия спала, отец с кем-то по телефону говорил. Вряд ли он стал её ругать из-за сигареты, если только за хамство и мат. Только ж ей плевать.
– М-да, – протянул Илья, а я пихнул его в бок и рассмеялся.
– А ты чего, воспитывать её решил?
– Да не, просто интересно. Меня б за такое родители убили.
– Пф… Ты-то не дурак, чтобы на директора матом орать.
– Я его вообще не люблю.
– И я.
– Поэтому ты мой друг, – улыбнулся Илья, толкая меня в сугроб, притаившийся за углом, куда мы свернули.
– Эй!
Я не удержался и рухнул в снег, оказавшись припорошённым белой ледяной мукой. Наотмашь махнув ногой, я задел Илая, и тот с воинственным криком свалился на меня. Мы словно впали в детство: мутузили друг друга что было сил, закидывая снег за шиворот и утопая в сугробе всё больше.