Не было бы счастья...
Шрифт:
— Очень смешно!
— Совершенно не смешно, потому что я абсолютно серьезен. Твоя Ширли может серьезно пострадать. Гораздо серьезнее, чем ты.
— Да ничего не будет, Билл! С чего это она должна пострадать?
— Знаешь, что, Брэнд? Вот чего тебе сейчас не хватает, так это именно таких проблем. В дополнение к законопроекту, висящему на волоске, губернатору, который не может до тебя дозвониться, твоей невесте, усиленно раскапывающей твое прошлое, свадьбе, которая вообще чудовищна! Нет, я тебя не пугаю, просто мне кажется, что уже хватит…
— Все сказал? Вот и хорошо.
Ярко освещенный двухэтажный особняк напомнил Ширли о ее детстве. Впрочем, сейчас дом выглядел куда более надменно и импозантно, но гораздо менее гостеприимно.
Они с Джей Джеем всегда относились к дому, как к «музею», потому что там были мраморные полы, а по стенам висели шедевры старых мастеров, и весь дом ломился от бесценных произведений искусства, которые нельзя было трогать. Ширли зябко передернула плечами, хотя вечер был теплым, не то что вчера.
Ширли медленно подошла к чугунным воротам. Им исполнилось три года, и она видела их впервые. Отец распорядился установить их после ее ареста, чтобы репортеры не лезли в дом. Теперь дом походил на клетку. Ширли невольно пожалела детей Джей Джея и Пенелопы… если они, конечно, родятся. Им придется играть за решеткой.
За последние несколько дней у нее появилась иллюзия, будто она сможет избавиться от своего прошлого и со временем связать свою жизнь с кем-нибудь — но нет, это немыслимо. Потому что предлагать кому-то разделить с ней этот груз — все равно, что предлагать ему отрубить самому себе правую руку. Особенно кому-то, вроде Брэнда, для которого сделаться ее любовником равносильно тому, чтобы с позором оборвать свою карьеру, а карьера для него важнее всего на свете.
Она глубоко вздохнула и нажала кнопку звонка.
— Да?
— Скажите мистеру Стенхоупу, что его дочь хочет увидеться с ним.
— Одну минуту, пожалуйста.
Отец сам встретил ее в холле, а теперь шел впереди и явно кипел от гнева. Почему-то это успокаивало. Взорвался он в библиотеке.
— Как ты смела сюда явиться?! Я же сказал, когда будешь готова отправиться на виллу, дай мне знать, я все устрою! Ты не можешь находиться в Ривер Оукс!
Спокойствие превратилось в ледяную стену, окружившую ее со всех сторон.
— А почему ты не хочешь, чтобы я здесь появлялась? Боишься, что я подойду слишком близко к разгадке?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь…
— Почему ты держал меня под замком после ареста? Чтобы спрятать меня — или истинные причины гибели Рона?
— Что? Что ты несешь, Шерилин? Ты что, обкурилась? Ты наркоманка? Я вызову доктора…
Он суетливо шагнул к телефону, но Ширли опередила его, вырвала провод из гнезда и встала перед отцом.
— Никакой доктор не станет колоть мне транквилизаторы, которые сделают меня молчаливой и равнодушной. Как мама. Ведь ты с ней это сделал?
— Откуда ты… Я не знаю, о чем ты говоришь!
— Я пришла узнать правду, отец. Я узнаю ее. А потом уеду.
— Ты… В Монако?
В его глазах загорелась надежда, трусливая, беспомощная надежда, и Ширли пожалела, что не умеет лгать.
— Нет, я вернусь туда, откуда приехала.
— А где это место?
— Там, где моя новая жизнь.
— Новая? Честная трудовая, надо полагать? Ты, вероятно, трудишься по специальности? К чему тебя допустили? К шитью наволочек?
— Даже если и так, отец, кто довел меня до такой жизни? Незнакомец без имени и без лица или кое-кто, очень хорошо мне знакомый? Кто-то, кого я знала, постоянно видела, могла потрогать рукой?
Отец со свистом втянул воздух сквозь зубы. В его глазах горели страх и угроза.
— Зачем ты пришла?
— Я знаю, что существовали и другие версии, которые Барри Серкис мог использовать, чтобы меня оправдали. Я знаю, что у Рона была любовница. Я знаю, что ты и мама ни разу публично меня не поддержали. Ни разу.
Вот и все. Она сказала все, что знала, а теперь его очередь. Неужели он — чудовище? Или невинная жертва ее фантазий? Или…
Джон Стенхоуп тяжело опустился в кресло. Из него словно разом выпустили весь воздух. Когда он заговорил, в его голосе не было ни бравады, ни обычного напора.
— Я предал тебя, я знаю. Но мы решили, что так будет лучше. Для всех. Я не мог допустить, чтобы погибла репутация стольких уважаемых людей. Твой брат, твоя мать, Арбетнейлы… Они не должны были пострадать из-за того, что ты могла или не могла сделать. А когда вся эта машина пришла в движение, стало поздно что-то менять. Мы должны были сделать выбор. Мы сделали…
— Я не убивала своего мужа…
— А насчет любовниц… Я говорил Барри, но он решил их не использовать. Он сказал, это докажет, что у тебя были и другие мотивы для убийства.
— Но он даже не проверил их. Не выяснял, были ли у Рона любовницы на самом деле.
— Не выяснял, потому что тогда это не только осложнило бы твое положение, но и нанесло бы урон репутации Арбетнейлов. Отец Рона остался один в семейном бизнесе, положение было непростым, скандал мог погубить все! А ведь именно его бизнес — его банки! — позволили нам жить так, как мы живем. Наш капитал…
— И ты меня сделал козлом отпущения, чтобы сохранить свои деньги?
— Не только деньги. Всю нашу жизнь. И не забывай, мы хотели защитить тебя.
— Вы могли провести расследование тайно. Вы могли нанять частных детективов. Вы могли, наконец, спросить меня! Вы должны были это сделать, но не сделали из-за вашей жадности, из-за страха за свои деньги и свою репутацию!
— Да! Я боялся! Мою дочь вот-вот должны были посадить в тюрьму, наше публичное заявление ничего не изменило бы, вердикт суда нельзя было отменить. Зато это разрушило бы две семьи. Когда Барри предложил общаться с прессой в нейтральном тоне, мы согласились. Это было лучшим выходом. Мы не говорили ни о твоей виновности, ни о твоей невиновности. В бизнесе всегда так, ты анализируешь информацию, которая у тебя есть, и выбираешь лучший путь. Поддержи мы тебя публично — все рухнуло бы. Зато теперь ты на свободе, ты можешь начать новую жизнь в Монако, ты ни в чем не будешь нуждаться…