Не было бы счастья…

Мак Лина

– Лена! – зову я громче, ускоряясь.

Я хочу убедиться, что мне это не кажется. Догоняю её почти возле следующего дома и только хочу схватить за руку, как она выкручивается, но в этот раз, всё же не удержавшись, падает в сугроб. Я склоняюсь, стараюсь отдышаться, хотя понимаю, что дыхание у меня сбилось не из-за того, что я пробежал пятьдесят метров.

Смотрю на Лену, которая лежит в сугробе. Коса в снегу, шапка сползла, дышит ничуть не тише, чем я, и в глазах такая ненависть, что я даже теряюсь.

– Ну здравствуй, Лена, –

говорю я, отдышавшись, и протягиваю ей руку, чтобы помочь подняться.

Не берёт. Смотрит на неё брезгливо и поднимается сама, отряхиваясь.

– Здравствуйте, – отвечает так, будто ножом режет.

– Сколько лет… – начинаю я, но меня быстро перебивают.

– Каких лет? – вскидывает бровь, скрещивает руки на груди. – Мы с вами знакомы, мужчина? Я вас не припоминаю.

Задирает подбородок и смотрит с таким же вызовом, как и пятнадцать лет назад. А я опять зависаю на ней. Всё такая же. Но тут в памяти всплывают строчки записки, и весь мой запал превращается в злость.

– Ах да, как же я мог забыть. – Я повторяю её позу. – Ты же умеешь поклясться в любви, а после в сраной записке написать, что я мудак и не достоин быть рядом с тобой. Где же твоя лучшая жизнь, Лена? Жорик тоже не оправдал надежд?

Лена опять бледнеет, но только в этот раз в её глазах начинают блестеть ещё и слёзы. У меня снова сворачивает внутренности. Пытаюсь заставить себя не смотреть на неё. Не верить её глазам, но как только слезинка стекает по щеке, я дёргаюсь к ней. Лена быстро отходит назад.

Я делаю ещё один шаг, но опять не достаю.

– Мамуль? – слышу знакомый голос и замечаю, как к нам быстро идёт Иван. Мой вчерашний знакомый.

Парень встревожен. Всё в той же чудной дублёнке, валенках и необъятных штанах, похожих на те, что предлагала мне сегодня баба Паша.

Быстро подойдя к нам, он становиться перед Леной и, осмотрев меня, протягивает руку, доставая её из рукавицы.

– Здравствуй.

– Привет, Иван, – я отвечаю на рукопожатие и замечаю, как Лена начинает быстро собирать сумку и поправлять на себе одежду.

– Не холодно? – кивает Иван мне, а я начинаю понимать, что действительно замерзаю. Иван хмыкает. – У нас не такая зима, что можно ходить в таких вещах. Обморожение можете заработать, да мам?

– Да, сынок, – тихо отвечает Лена. – Вам пора возвращаться, – говорит уже мне, обходя Ивана. – Спасибо, что проводили, дальше мы сами.

– Лена… – начинаю я, но наткнувшись на взгляд Ивана, останавливаюсь. – Пожалуйста, – только и отвечаю я.

А Лена разворачивает Ивана за рукав и начинает тащить в другую сторону. Тот что-то спрашивает, но я не могу и слова понять. В ушах начинает шуметь, но глаз не могу оторвать от этих двоих. Иван забирает сумку у Лены и, обняв её за плечи другой рукой, ведёт по дороге. Ростом как Лена. Лена! Иван её сын?

Хочу крикнуть и остановить их, но быстро передумываю. Возвращаюсь в дом к бабе Паше и только здесь понимаю, что реально замёрз. Руки

покраснели.

– Сынок, ну разве так можно? – начинает мама, замечая моё состояние. – Быстро на кухню и горячий чай пить.

Захожу и натыкаюсь на два колючих взгляда. Интересно, а вот эти бабульки вчера кричали друг другу, что они ведьмы. Может, и правда? А то что-то у меня даже в трусах мурашки побежали от их сканирующих глаз.

– Проводил? – спрашивает баба Глаша.

– Да, – отвечаю я, стараясь не нервничать.

– Унучик, а что ты так на нашу Ленку смотрел? – начинает баба Паша, ставя передо мной сковороду с омлетом.

Это мне что, есть прямо со сковороды? Перевожу взгляд с одной бабульки на другую, а после опять смотрю на сковороду.

– Так что? – опять спрашивает баба Паша.

– Обознался, наверное, – говорю я, стараясь сосредоточиться на еде.

– Так обознался или наверное? – уточняет баба Глаша.

– Бабушка Глаша, а вот Иван вчера ездил на снегоходе, а лет ему сколько? – решаю перевести я тему, но по выражению лиц всех троих женщин, понимаю, что неудачно.

– А тебе зачем? – уже шипит баба Глаша.

Я смотрю на эту щупленькую старушку, которая в два раза меньше нашей бабы Паши, но почему-то складывается впечатление, что она меня сейчас съест.

– Ну как? – И вот что ей ответить? Я сам боюсь услышать ответ на этот вопрос. – На снегоходах ездить можно только с шестнадцати, и только если есть разрешение и права на мопед. С гаишниками у вас тут как?

– Ой, да какой там снегоход, – как-то даже выдыхает баба Глаша, отмахиваясь. – Ванюшка его собирал сам. Всё лето. Да и ездить у нас здесь, кроме как по деревне, негде. Лена сама разрешает ему. Он у нас с самого детства с техникой на ты. Всё починит, соберёт, переделает. Унучка нервничала сначала, плакала, а после сама его начала возить на разные занятия.

– Молодец, – соглашаюсь я, а у самого в узел всё скрутилось внутри от ожидания. – Он вчера даже машину нашу помог из сугроба вытащить своим снегоходом.

– Вот какой у меня Ванюшка, Пашка. – Баба Глаша, вздёрнула подбородок. – Знает, что у нас нельзя на дороге оставлять людей.

– Ой, да что он знает в свои тринадцать-то? – бурчит баба Паша. – Он мне что с плугом сделал, забыла?

– Так ему тогда только десять было, – отмахивается от неё баба Глаша. – А после того он каждый год сам тебе огород плужит, так что нечего жаловаться.

Я перевожу взгляд с одной бабульки на другую, а в голове эхом стучит: «Тринадцать. Ивану тринадцать лет!»

– Сынок, чай будешь? – тихо спрашивает мама, а я только сейчас замечаю, что она всё не сводит с меня взгляда.

– Да, мам, буду.

Мама ставит всем чай и, присев рядом, опять смотрит на меня.

– Сынок…

– Не сейчас, мам, – тихо останавливаю её я.

Мне бы для начала самому разобраться со всем. И кто-то явно должен мне разговор, а не паршивую записку.