Не для нас с тобою

Сильвер Лидия

— Он бил тебя? Твой бывший муж?

— Он в полиции работал… Знал, как бить так, чтоб следов не осталось, — тихо всхлипываю, плотнее прижимаясь к боку обнимающего меня Матвея.

— А родители?

— Папа бы его убил и навлек бы на себя большие проблемы. Эта падаль того не стоит.

— А мать?

— Я не говорила ей о побоях. Сама в это поверить не могла. А он мне твердил, что не бил. Синяков же нет, — из горла вырывается всхлип. — Когда он замахнулся на дочь, я не выдержала. Е*нула его сковородкой, схватила малышку и сбежала к подруге. Она без расспросов приняла меня. Я так ценю ее дружбу. Знаешь, можно не общаться месяцами, но в трудный

момент друг всегда поддержит. Я так благодарна ей за помощь. Потом подала на развод. Он не оставлял меня в покое. Подруга приютила нас и помогала с малой. Дочке тогда восемь месяцев было. Я на фриланс устроилась. Пособий мне не полагалось из-за большого дохода мужа, а он не давал ни копейки. Оббивал пороги инстанций, жаловался на меня, что я плохая мать, истязаю ребенка. Я жила в диком страхе полтора года. Потом..

— Что?

— Он сдох, — произношу без боли в голосе. — Погиб при исполнении. Наследницей по завещанию оказалась наша дочь. Я продала все его имущество, а это три квартиры, унаследованные от бабушек, которые он сдавал и жил на эти деньги. Ну и вложила их в “Олимп”.

— Ясно, — произносит Матвей. — Теперь понятно, почему ты такая колючка.

Смеюсь сквозь слезы.

Матвей нежно проводит пальцем по моей щеке.

— Как ты справилась со всем этим? — нежный тон голоса обвивает, успокаивая.

— Работала над собой, — тихо вздыхаю. — Приводила в порядок психику. Лезла на форумы и сайты. Там нашла определения домашнего насилия. Советы. Но в первую очередь я училась выстраивать личные границы. Я ведь не знала этого. Всегда была хорошей девочкой. А попросту удобной.

— Тебе бы курсы по выживанию вести.

— Я это и делаю, — опускаю голову, пряча растерянный взгляд. — Я помогаю тем, кто не видит выход из ситуации. Разве что в окно. Но они не виноваты ни в чем.

— Такими вещами должна заниматься полиция, — продолжает наседать Матвей.

— Ха! Они не занимаются домашним насилием. А насилие психики доказать невозможно. Тем более я была в таком состоянии, что доказать мою невменяемость было проще простого. И отобрать у меня дочь… Ты хоть представляешь себе, как это — бояться каждую секунду своей жизни, что невинное существо, моя жизнь, мой смысл заберут у меня?

— Я похоронил дочь три года назад, — произносит Матвей и от этой новости все внутри меня разбивается на мелкие осколки.

— Что? — растерянно смотрю на него, но в его глазах ни тени смущения. Немного лоб нахмурен, уголки рта опущены вниз.

— Об этом мало кто знает.

— Бедный мой… — прикасаюсь ладонью к его горячей щеке, но он дергается, сбрасывая мою руку.

— Только не нужно жалости, — психует он.

— Знаешь, жалость иногда нужна, — стараюсь убедить его, поэтому говорю спокойно, хотя сердце колотится с сумасшедшей скоростью. — Это не признак твоей слабости, а то, что тебе нужна поддержка. Разделить эту ношу. Пережить такое горе не по силам в одиночку. А… Мать твоей дочери?

— Она в психушку попала, — равнодушно отвечает Матвей, пожимая плечами. — Кричала, билась в истерике, пыталась покончить с собой четыре раза. Она не принимала действительность. Не спала, не ела. Сидела на кровати и пялилась в одну точку. Я насильно заставлял ее поесть. Успокаивал во время ночных кошмаров. Она спала восемь часов раз в двое суток. Вырубалась от изнеможения. Я устал от этого. Когда в очередной раз спас ее, то понял, что я не справляюсь.

— У тебя не было выбора. Ты правильно поступил.

— С тех пор прошло три года, — продолжает он, не слыша меня. —

Она смогла. Пришла в себя. Смирилась с потерей.

— А ты? Смирился?

— Да, — выдыхает Матвей. — В какой-то момент перестал вздрагивать от детского смеха. Эта боль — она никуда не уходит. Просто перестаешь ее замечать. Я погрузился в работу. И в какой-то момент прозрел. Мир перестал быть чёрно-белым, у еды появился вкус. Я не знаю, как это получилось, что я снова жить начал. Но я рад, что у Киры все хорошо.

— Вы общаетесь?

— Нет. Первым делом, когда она выписалась из больницы, подала на развод. Сказала, что не хочет мучать меня.

— А ты?

— А мне плевать было. Ее взгляд стал осмысленным, появилось желание выйти на работу, общаться с подругами. Это принесло мне облегчение. Из здания ЗАГСа мы пошли каждый своей дорогой. Она звонит дважды в год. В день рождения дочери и в годовщину ее смерти. Но я… Хм… Не беру трубку… Не знаю о чем говорить с ней.

Сердце рвется от боли за этого мужчину. Я бы не выдержала, если бы Леська умерла. Вышла бы в окно или что-нибудь ещё с собой сделала. Пусть бы похоронили рядом с дочкой. Лишь бы быть с ней рядом. А он… Ещё и жене помогал справиться с этим горем. Настоящий герой. И я его обманула. Виталик никогда не замахивался на дочь. Он совершил другой поступок. Страшнее и мучительней. Только об этом никто никогда не узнает…

12. Мила

Когда через три дня утром Матвей подъехал к моему дому, я металась по квартире наспех собирая вещи для поездки, потому что накануне всю ночь просидела за финансовыми отчетами для налоговой, и поспала всего лишь два часа. О том, чтобы собрать вещи и Леськины игрушки я попросту забыла. Матвей терпеливо ждал целый час под окнами моей квартиры, пока я бегала как курица с отрубленой головой, кидая в небольшую спортивную сумку панамки, белье, купальники, футболки с шортами и прочее.

Уже обувая возбужденную от моей беготни дочь, вспомнила, что забыла про зубные щетки и средства гигиены. Проклиная все на свете помчалась в ванную. Открывая все шкафчики и бросая в дорожную косметичку одноразовые пакетики с шампунем и гелем для душа, туда же сметаю пачку презервативов, сама понимая, что она мне не понадобится. По привычке, выходя из дома, кидала в сумочку пачку из запасов, лежащих на верхней полке узкого пенала. Решаю, вернуть ее обратно на полку, но настойчивый звонок и стук в дверь сбивает с мысли, и, прижав к груди косметичку я несусь к входной двери, чтобы открыть ее. Вот уж чем-чем, а терпением Матвей явно не отличается. Хотя, если учесть, что я промариновала его под окнами целый час, удивительно, как он со своим горячим нравом не снес дверь.

Не выказывая излишнего раздражения, он молча вынимает из моих рук косметичку, хмыкает, увидев в ней презервативы и довольно подмигнув застегивает ее и пристраивает в спортивную сумку, аккуратно отодвинув мое кое-как наспех брошенное туда белье. Краска смущения приливает к щекам от его довольного хмыканья и лукавого взгляда, от того что Матвей увидел мои кружевные трусишки, но спасибо ему за то, что воздержался от насмешливых комментариев.

Тихо поздоровавшись с Леськой, он обувает второй розовый босоножек на ее ногу, подхватывает и усаживает на руку и бросив мне: “Мы тебя в машине ждем”, делает шаг к двери, как на весь подъезд раздается Леськин крик: “Куки! Мы забыли Куки!”