НЕ/ДРУГ
Шрифт:
– Что рассказать вам, дорогой Кристофер? Года в два или три я проглотила волчок. Так моя бабушка говорила. Вроде, у одних шило в заднице, а у меня волчок в попе. Извините, из песни слова не выкинешь! Я в детском саду то и дело пела и выступала: от улыыбки станет всем светлеей – и тэ пэ. А потом дедушка мне сделал театр из фанерной коробки. Куклы – пластилиновые, самодельные (мнутся и пахнут). И я – одна за всех на разные голоса: за царевича и Кощея, Гермиону и Снейпа… Что еще? Я путаю синус с косинусом, зато тексты запоминаю с лету. Вот вы дайте мне роль – проверите! Я свои реплики в пьесе со второй читки помнила наизусть. Отчего люди не летают, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась,
«На щите» – сказал дедушка. Когда отправлял, говорил: «Давай, на щите или со щитом!» А оказалось, на щите. Дед замечательный. Але вспомнилось, как уютно сидеть в глубоком кресле, поджав под себя ноги, читая что-нибудь, и тут слышишь тихий стук карандаша – не поворачиваясь, ясно, что это дед задумался, проверяя рефераты, выстукивает ритм на столе. Дед преподает историю в универе. Это он когда-то рассказал про ярославский театр – что нет, не просто абы какой драмтеатр в провинции, а между прочим – первый из русских! В тысяча семьсот пятьдесят-лохматом году открылся, купеческий сын Федор Волков замутил это дело, не сиделось ему в лавке, понимаешь. Сначала дед рассказал, а потом уж в театральной студии про это уши прожужжали. Традиции, есть чем гордиться, бла-бла-бла. Где Федор Волков и где я? С какой стати мне взаймы за его театр гордиться? Я за себя хочу. Но пока не выходит. Понимаешь, Кристофер?
Кристофер – ты на самом деле Кристофер Робин, а я – Винни, опилки в голове. Бестолочь. Но у меня был свой угол, нора, теплый дом. Снаружи – обычная панельная многоэтажка, но зато с балкона немножко видно Волгу. Восьмой этаж, закаты – только сиди и смотри. Мы с Веркой так и сидели на балконе, весной-летом зависали часами… (Это моя подруга – Верка.) Весной на всех наших подоконниках – зеленые ростки рассады в картонных пакетах от молока (бабушкины старания). Весной были мечты, что вот-вот поступлю и тогда… Когда мечтаешь, не ценишь того, что есть. А теперь понимаешь, что эти посиделки-нежности, домашние запахи, своя нора – это прошлое, оно уплывает на отколовшейся льдине все дальше. Даже если я облажаюсь тут по всем статьям, если жизнь выпихнет из Москвы обратно в Ярославль, мне в тот дом уже не попасть. В то детское, глупое, теплое, когда – ты не знаешь – а тебя ведь обнимают, защищают со всех сторон: дед и бабушка, своя нора, синий занавес в театральной студии, который всегда на своем месте. Не попасть.
Пока, Кристофер. Ты пиши, звони. Я до пятницы совершенно свободна.
Петлявшие дорожки Мосфильма привели Свирскую обратно к тому павильону, который она покинула час назад. Она подошла к стальной крашеной двери, замерла: зайти? А вдруг… Если спросить про какую-нибудь роль, работу… Серый прямоугольник таинственно молчал, как сейф с россыпью бриллиантов внутри, код от которого ты не знаешь.
Аля решительно дернула на себя тяжелую дверь.
Вот странность – в коридоре, в шаге от двери, стояла высокая худая девушка лет двадцати пяти – тоже замершая перед дверью, как Аля только что. Девушка ждала чего-то с растерянным, загнанным выражением на лице, будто
– Ээ… – Аля посторонилась, удерживая дверь, чтобы девушка могла выйти.
Та очнулась от оцепенения и, воскликнув: «да-да, спасибо!», выскользнула тонкой тенью наружу. Через секунду она подвернула ногу на ровном месте, неловко взмахнула рукой – папка, зажатая у нее под локтем, выпала и бумажные страницы разлетелись вокруг.
– Да что ж ты за тупица! – вскрикнула девушка, чуть не плача.
Она имела в виду себя, поняла Аля. Она бросила дверь, опустилась на корточки, помогая девушке собирать листы (какие-то договора – Аля мельком увидела пункты, «стороны обязуются…»). Подоспел ветер, разметал часть страниц еще дальше. Аля пустилась за ними в погоню.
Подобрав с жухлого газона последнего белого беглеца и стряхнув грязь, Свирская вернулась к неуклюжей девице.
– Повезло, что дождя сегодня не было, – сказала Аля.
– Мне все равно, – невпопад ответила девушка. – Но спасибо.
Она была бледной, как бумага под пасмурным светом, и Свирская, подумав: «Болеет? Или случилось что?», неожиданно для себя сказала:
– Я, кстати, кофе хотела попить, не хотите присоединиться? У вас такой вид, что кофе не помешает. Здесь наверняка есть столовка или кафе…
Девушка скривилась, как от зубной боли, и Аля не сразу поняла, что это означает улыбку.
– Нет, у меня еще столько дел, надо бежать! А то начальница съест.
Аля пожала плечами, пробурчала мультяшным голосом:
– Да пустяки, дело житейское!
– Нет-нет, – девушка снова скривилась в улыбке, – Но спасибо, правда, спасибо.
Тут тяжелая дверь павильона распахнулась, выстрелив высокой фигурой. Жукова – дама-продюсерша, на которую час назад понадеялась Аля.
– Варвара! – грозно начала дама, но остановилась, заметив Алю.
Между ее бровей собралась морщинка: Катерина Великая вспоминала, где могла видеть эту девчонку.
– Здравствуйте! Я в массовке играла, – помогла ей Аля. – Ну и…
– А-а! Это ж ты мой кошелек спасла! – воздела перст Жукова. – Варька, ты посмотри на это чудо: глаз-алмаз, засекла ворюгу мигом!
– Ворюгу? – нервно переспросила Варвара.
– Представь себе, опять! – дама повернулась к Але и, грустно усмехнувшись, сказала, – Меня постоянно обокрасть пытаются, это просто чума! Я не говорю о приписках в сметах. Два месяца назад сумочку стянули на отдыхе. В Швейцарии! В тишайшей стране. А прошлой зимой из машины… А, неважно! Спасибо тебе, малыш, – она ласково улыбнулась Але.
Голос у Жуковой был низкий и сипловатый, будто она весь день проводила на холодном ветру, он слегка не вязался с ее гладким, ухоженным лицом, с идеально отутюженным костюмом.
– Да, Варя, хорошо это, когда рядом не все слепые-безрукие… – загадочно протянула дама. – Хотя вовсе не обязанность этой девочки – следить за моими вещами, у нее свое было дело на площадке… И между прочим, она с ним отлично справлялась! Ты ведь у нас… – Жукова пошевелила пальцами, взглянув на Алю.
– Актриса! – подсказала Аля. – Правда, сейчас с работой туго…
Катерина сочувственно наморщила лоб. Нет ролей? Жаль. Вижу, ты талантливая девчонка… А ну-ка…
И она тут же выдала Але телефон «охрененного кастинг-директора», некой Татьяны: звони ей, скажешь, что от меня… Ну и ну!
– Спасибище! – подпрыгивала Свирская на месте от счастья.
– Ла-адно, – довольно отмахнулась Жукова. – Ну беги. Удачи!
И Аля побежала – сначала сама не зная куда, потом – к воротам Мосфильма, на выход. Вот так улов!
Она оглянулась назад. Черноволосая Катерина, кажется, отчитывала неловкую Варю (ветер доносил гневные отзвуки). Затем дама взмахнула рукой, отсылая сотрудницу, и две фигуры разошлись в разные стороны. Спасибо, спасибо тебе, милый продюсер!