НЕ/ДРУГ
Шрифт:
– Выучили текст? – взъерошенная кивнула на страницы в Алиной руке.
За два часа ожидания Аля могла бы не три страницы, а тридцать три выучить.
– Тогда начнем. Представьтесь.
Камера на черной треноге зажгла красный глаз.
– Альбина Свирская, восемнадцать лет, актриса.
Как обычно, показать фас, профиль, развернуться на камеру с улыбкой, махнув темно-шоколадной шевелюрой и просияв глазами. В своей улыбке она была уверена. В неудачные дни Аля находила в своей физии мильон недостатков (нос – слишком длинный, рот – как у мультяшной утки и так далее), но улыбкой была
Углова скучным тоном попросила рассказать о себе.
Пять лет в театральной студии, «Гроза», «Бесприданница», «Каменный гость», «Чайка» Баха, «Ромео и Джульетта», у меня были главные роли! (Пусть не всегда, но сейчас надо было распушить хвост.) Аля бодро докладывала на камеру и только хотела перейти к своему триумфу: четыре раза вызывали на бис, похвалы режиссера, репортаж про их «Ромео и Джульетту» на ярославском ТВ… как дама подняла руку:
– Достаточно. Давайте перейдем к сцене.
Радушия в этой тете было как в рубанке.
Аля отвернулась на секунду, замолчала, вызывая в памяти Машу – свою героиню, девушку вспыльчивую и в данный момент разобиженную (Маша встречалась со своей любовью и собиралась разнести его в пух и прах).
Взъерошенная произнесла первую реплику за героя, Аля подалась вперед…
– Бон джорно! Как у нас дела?
К ним ворвался румяный, упитанный молодой мужчина с розовым носиком, блестящими глазками – этакий довольный жизнью Наф-Наф, вернувшийся с лыжной прогулки.
– Глебчик, ты бы хоть стучался, – сказала Углова.
– Или ты мне не рада? – притворно ахнул Наф-Наф (Аля моментально его невзлюбила). – Ну, выкладывай: ты нашла нам новую звезду? Звездочку, звездюлечку? Татьян, тебе смешно, а мне Самсон скоро дырку в голове просверлит! – интимным баритоном сообщил он.
Татьяна, между тем, не смеялась и даже не улыбалась.
– Ищем. Вчера я тридцать девиц на Машу отсмотрела и сегодня смотрю. Пока что… – Углова неопределенно покачала головой.
– То есть все там в предбаннике – Маши? Неплохо. А это кто? – он кивнул на Альбину.
– Тоже Маша. Хочу попробовать.
Лицо румяного Глеба выразило изумление.
– Да ладно! Но послушай, она же… – он смерил Свирскую протестующим взглядом, – Татьян, а ты помнишь, что вещал мэтр? Первая любовь, нежное создание, такая тургеневская девушка…
– Это можно сыграть.
– Я Джульетту играла! – не смогла молчать Аля.
Наф-Наф развел руками, осклабясь.
– Джульетту – может быть. Но тургеневская девушка! Русая коса! Я дико извиняюсь, но вы скорее – где же ты, моя Сулико! Карменсита или Медисабель в крайнем случае… Я ничего не имею против, у меня самого друзья есть и грузины, и чеченцы, просто…
– Я не грузинка, я русская. У меня отец из Аргентины, – хмуро сказала Аля.
– Вот! Вот! – затыкал в воздух пальцем Глеб. – С Карменситой я не ошибся. Танюш, ты же лучше меня в сто раз понимаешь, что такое типаж! И как втемяшится режиссеру в голову совершенно определенный типаж и никуда, ни на сантиметр ты его…
– Стоп-стоп-стоп, – перебила его кастинг-директор, но сама остановилась, повернулась к Але. – Альбина! Вы подождите снаружи, хорошо?
Пару минут,
Затем из тревожной двери выдавился веселый, румяный хряк.
– Без обид, – сказал он Але. – Удачи тебе!
Уже все понимая, Альбина вползла в комнату кастинга.
– Глеб – помощник режиссера, – сказала невозмутимая Углова. – У него, конечно, есть вес… Но я вас все равно запишу. Готовы?
И снова зажегся на камере красный глазок, Аля глубоко вдохнула – и нырнула в роль, как в глубокую воду. Она спорила, гневно спрашивала, вспыхивала, обижалась, просила – а напротив вставала туманная фигура кого-то, любимого незнакомца.
Для сотни актрис прослушивание – пшик и тьфу, а для сто первой – бархатная ступенька к роли.
Кажется, только что Аля закончила сцену, стояла, затаив дыхание, сцепив за спиной руки в замок, пока с нее, как слои краски, слезали чужие чувства – и вот уже дымчато-серая комнатка сменилась чернотой необъятного павильона, потолок взмыл вверх, вспыхнули тревожные луны софитов. Только что она была в четырех углах втроем с Угловой и оператором – на секунду смежила веки – и вокруг с полсотни человек, шорохи, стуки, треск и звяк, и гул разговоров, и перекрывающий этот гул голос второго режиссера: «Пе-ереставляем све-ет!» Стройная, правильная, греющая душу суета киносъемок. И в центре ее – Альбина Свирская с дурацкой улыбкой, обрадованная, притоптывает, смотрит, глазами лупает.
– Ты протирку для линз привезла? – рядом остановился Володька, щетинистый администратор. – Отлично. Будь другом, сбегай к реквизиторам за стреляными гильзами.
Аля кивнула и отправилась по адресу. Она же младший помощник за все, отчего ж не сбегать.
Дело в том, что Углова сказала: «Мы вам позвоним». Как говорили и все остальные в последние три месяца. Мы вам позвоним. Никто, ни один из них не позвонил. В этот раз был особый случай: не ролька на три слова в рекламе, не какая-нибудь эпизодическая продавщица или школьница, а большая, полноценная роль – судя по сцене, которую играла Аля, судя по вниманию к ней Наф-Нафа. Тут было что играть – и Альбина вывела на сцену весь свой оркестр реакций: нежно касалась струн, била в литавры, поднимала жалобную флейту, переходила в секунду от изумления к гневу, от стыда – к мольбе. Она знала, что взъерошенная была впечатлена, видела это по ее прищурившимся глазам. Аля ждала, что Углова скажет: «Вы, только вы!» А та опустила взгляд, покивала своим мыслям, пожевала губу и – ровным голосом – сказала: «Мы позвоним».
Что ни делай, хоть до луны допрыгни, Алины шансы не менялись.
Выйдя с кастинга, она обнаружила себя все там же, на Мосфильме. И вспомнила, что совсем рядом снимает кино продюсерша Жукова и прочие счастливцы, каждый при деле… Так неужели она сейчас поедет домой, в съемную комнату? И завтра – ее смена в кафе, тарелки, объедки, и послезавтра, и смена тянется, как резиновый клей, и так будет каждый день, каждый вечер, а телефон молчит в сумке, тяжелея с каждым днем, прирастая свинцовым молчанием. Уйти с Мосфильма – туда?