Не хлебом единым
Шрифт:
— Дунька, ты, что ли?
— Да я, сестрица, я! Войду, что ли?
— А как же! Входи... мы рады... веришь?.. рады...
После этого мать икнула и, зажав рукой рот, побежала в ванну.
Кое-как собрали на стол, свалив грязную посуду в раковину, и сели пить чай. Прежде Сергей сбегал к соседу за заваркой и сахаром. Отец презрительно отказался и пошел во двор искать денег на кружку пива.
— Что-то, Валя, у вас тут не так, — оглядевшись, сокрушенно говорила Дуня. Она лишь слегка пригубила чай и, ощутив не отмытый водой запах сивухи, отставила кружку.
— Да нет, все нормально, — мать пришла
Тот неопределенно пожал плечами, а мать продолжала:
— Серега у нас работает, зарабатывает неплохо. Скоро, может, и женим его.
Дуня с сомнением качала головой. Ее деревенский сметливый глаз сразу подметил, что к чему. На скотном дворе, где она работала, было более чисто и уютно, чем в этой “благоустроенной” городской квартире.
— А сколько ж мы не виделись? — пустилась было в воспоминания мать. — Лет пятнадцать? Когда ты у нас была в последний раз?
— Да не была я у вас, не выдумывай, — грубовато отрезала Дуня. — Это вы приезжали к нам в шестьдесят пятом, после смерти матери. Сергею было лет пять или меньше. Поссорились мы тогда из-за Юры твоего, пьяницы. Забыла? И встречаться зареклись. Что, не помнишь? А адрес я твой узнала через Катерину, невестку Быковых, думала, столько лет прошло...
Мать наморщила лоб, пытаясь вспомнить, о ком идет речь, но видно не вспомнила и, махнув рукой, сказала:
— Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Давай, сестренка, отметим нашу встречу. Сергей сейчас сообразит чего-нибудь. Сергей?
Мать повернулась к сыну и заговорщицки ему подмигнула, но Дуня не поддержала и продолжала выговаривать:
— Слышала я про вас, да не верила: думала, врут. Но у вас и еще хуже... Неужели ума не набраться, Валька, тебе ведь сорок пять?
— А тебе то чего, — начала закипать мать, — ты чего, учить меня пришла? Ученые без тебя. Не хочешь выпить со мной — от ворот поворот. Скатертью дорога. Жили без тебя, и дальше без советов твоих проживем.
Дуня собралась было уже встать, но, посмотрев на поникшего Сергея, все это время неподвижно глядящего в одну точку, — на грязное пятно где-то в заплеванном углу у умывальника, — передумала.
— Вот что, — сказала решительно, — ты, Сергей, поезжай к нам поживи. Возьми отпуск или вообще увольняйся, работу мы тебе найдем и женим тебя на здоровой деревенской девке. Я тебе запишу адрес и, если хочешь, денег дам. Приедешь?
Сергей не сказал ни да, ни нет, просто взглянул в глаза тетке, и та верно прочитала там полное согласие. Она достала из сумки карандаш и, оторвав от какого-то кулька кусочек бумаги, написала то, что обещала.
— Не смей брать, — пыталась было вмешаться мать.
Сергей молча сунул бумагу в карман.
— Дождешься, как же — поедут к тебе! — продолжала она злорадствовать.
Но Дуня уже не слушала. Она коротко попрощалась и покинула их дом.
Закрыв за ней дверь, мать ни к селу ни к городу вдруг сказала:
— А деньги? Обещала ведь дать...
“Да не тебе же”, — хотел крикнуть Сергей, но, как всегда, промолчал.
Через несколько дней он уехал в село Загривки Дновского района...
* * *
Дом тети Дуни, крепкий пятистенок под шиферной крышей, стоял на околице и смотрел фасадом в поле. И первое, что увидел Сергей из окна, проснувшись
— Церква-то закрыта? — спросил на всякий случай у тетки.
— Да нет, слава Богу, действует. Хочешь, в воскресенье возьму с собой на службу.
Сергей промолчал. К этой его манере поведения долго не могли привыкнуть: вызывала она раздражение и кое-что похуже, включая даже побои. Но, безответный, притерся Серега и здесь, а про темные его воды, естественно никто не ведал ни сном ни духом. Не знали, что все свое привез Сергей с собой: и суд, и свору немилосердных палачей, и бездонные темные глубины...
С братьями Сергей сразу не сошелся. Да и не мудрено: те были шумные, вострые на язык, с крепкими кулаками. Они вскоре оставили его в покое, а он их нет: “равнодушно” глядя куда-нибудь в пространство он проводил долгие допросы с пристрастием и выслушивал их унизительные просьбы о помиловании. Но какое может быть помилование?.. А назавтра все повторялось вновь.
Тетя Дуня однажды все-таки взяла Сергея в церковь. Он, как всегда, молча сопротивлялся, но, однако, она настояла и буквально за руку привела его под сень святых церковных стен. Он молчал, но внутри него неистово кипела черная вода, и где-то в ее глубинах волчком крутилась противная тетя Дуня... Сергей неподвижно стоял в самом дальнем углу, устремив глаза в пол. На Херувимской его стала сотрясать икота, захотелось выбежать прочь, но он напрягся и все-таки остался. Проповедь он старался не слушать, но слова священника врывались в уши и огненными письменами повисали над темной поверхностью вод:
“Лучше здесь накажи нас, Господи! О, вечные суды Божии! Потекут века подобно часам, где и один час покажется целым веком, а над темницею адскою слышен будет голос правосудного Бога: “Я гневаюсь еще”. Протекут миллионы миллионов веков, а слух несчастных узников будет поражаться словами: “Я гневаюсь еще”. Потеряются в счете веков быстрейшие Ангельские умы; осужденные забудут, было ли когда начало их мук; но от правосудия Божия не услышат ничего иного, кроме: “Я гневаюсь еще, Я гневаюсь еще…” Ах, скажите ради Бога, доколе же продолжится гнев сей?.. Дотоле, пока Бог будет Богом...”
“Но это же я, это я имею право и власть судить, — думал Сергей, — кто может отнять от меня это?”
Между тем письмена прирастали новыми строчками:
“Страшны муки вечные, — без конца они; нет, уж лучше здесь накажи, Господи! Ведь как бы ни было тяжко здесь наказание, оно все же — милость Божия в сравнении с мукою вечною! Здесь наказует нас Господь как Отец милосердый, а там осудит как Бог правосудный. Здесь в самом наказании мы видим милующую нас десницу Божию, а там будем пить вечно только одну горькую чашу гнева Божия. Здесь, как бы ни был тяжел крест скорби, от Бога возлагаемый, — мы все же можем иметь отраду и утешение, можем иметь надежду, что накажет Господь, да смилуется, что не до конца Он, милосердый Отец наш, прогневается, что не вечно Он негодует на грешников. Но там — нет надежды, нет отрады, нет утешения! И будут мучимы в огне и сере… и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью… Так говорит непреложное слово Божие...”