Не измени себе
Шрифт:
– Насчет Зайцева не знаю. Вероятней всего, что его дезинформировали. Он не член ВАКа. Мне известно другое: ваша диссертация кем-то опять ставится под сомнение. Вас скоро вызовут на заседание ВАКа, готовьтесь. Ко всему. Поняли?
– Да, - откликнулся я.
– Спасибо.
Я почти осязаемо почувствовал уже не руку, а стену.
БУСЛАЕВ
После Олимпиады в Токио мне захотелось расслабиться. Я устал, потом дома опять все пошло кувырком - жена (в который уже раз) ушла от меня с сыном к матери.
Я улетел в Киев. На моем горизонте вновь появился
Для селян наше появление оказалось как нельзя кстати. Кабаны пожрали в буртах много картошки. Нам сообщили, что в округе их целое стадо - огромных, жирных, а главное - наглых. Они даже в деревню заходить начали.
После охоты я неожиданно ощутил тоску по хрусту шиповок на гари, по самой высоте. Я понял: полоса спада прошла, хватит бездельничать, пора возвращаться в прыжковый сектор. На другое утро я улетел домой.
Приступив к тренировкам, я дал себе зарок не спешить. Начался легкоатлетический сезон, соревнования, которых я не мог избежать, не ждали. Было ясно: пока я обрету былую спортивную форму, мне придется потерпеть несколько поражений. С этим предстояло смириться...
Но случилось так, что, "поднимаясь", я все-таки не проиграл ни одного поединка. Видимо, потому, что против логики всякий раз восставало мое самолюбие.
Самое первое состязание я выиграл лишь за счет "нахальства" и прежнего авторитета. Это был матч четырех: Москва - Ленинград - Украина - РСФСР. (На улицах цвел май.)
К этому времени среди всех прыгунов наилучшим образом выглядел Глухов. (Мы выступали с ним на Олимпиаде в Риме.) Года на два Глухов куда-то пропал. Начали поговаривать, что для прыжков этот спортсмен уже устарел. Неожиданно он снова вынырнул на спортивном горизонте, притом с приличным результатом - 2 метра 18 сантиметров. Стало очевидно, что похоронили его преждевременно. (Впоследствии Глухов успешно выступал еще несколько лет.)
Обо мне пошла молва, что я сгорел, выдохся и т. п. Прослышав об этом, Глухов почувствовал, что настал наконец момент, когда со мной можно рассчитаться за все прежние проигрыши. Мечтал он об этом всю спортивную жизнь. Пока ему это не удавалось. Я всегда "уходил" от него на 5-10 сантиметров.
На матче четырех я тоже не собирался сдаваться без боя. Глухов был лучше подготовлен, но у меня имелось другое преимущество. Он меня боялся. Даже слабого. От моих предыдущих, почти беспрерывных успехов
Прыгая из последних сил, еще больше я тратил их на то, чтобы не показать Глухову и малейшей неуверенности в своей победе. Сбивая планку, я улыбался. Отдыхая, беспрерывно шутил. Иногда нарочно с самим Глуховым. Когда прыгал он, не обращал на него внимания. И вообще всем видом показывал сопернику, что соревновательный процесс для меня сугубо формальное явление. Кто будет первым, известно заранее. То есть я...
Глухов понемногу стал раздражаться. На себя. На меня он не мог - не было причин. С каждым прыжком все более нервничал и выбивался из колеи.
Когда планку подняли на 2 метра 15 сантиметров, я понял, что именно эту высоту мне нужно взять с первой попытки... Почему?.. Глухов знал: в новом сезоне это мой лучший результат. Выше я наверняка не прыгну.
Предстояло разубедить его в этом. Во что бы то ни стало надо было показать, что слухи о моем "разобранном" состоянии необоснованны, что уставшим я только прикидываюсь. Только так Глухов сломается.
Я собрал в себе остатки сил и эту задачу выполнил... Глухов не сломался. Наоборот, его охватило более жгучее желание победить меня. Но, как ни парадоксально, оно и явилось причиной его слома. От чрезмерных желаний планку обычно сбивают. Глухов не стал исключением. 215 он взял лишь с третьей попытки...
Сознание того, что я (слабейший) вдруг почему-то выигрываю у него (сильнейшего), стало постепенно доканывать Глухова. Чтобы ускорить этот процесс, я сделал такой жест - подошел к нему и спросил:
– Какую высоту ставить будем?
Он нервно подернул плечом, ответил:
– Какую, какую! 218!
– А может, сразу 221? Чего силы зря тратить?
Глухов разозленно отвернулся, пошел к судейскому столику и заказал 218. Я пришел следом, заявил:
– Эту высоту я пропускаю.
От такой наглости мой соперник чуть не задохнулся... В состоянии бессильной ярости он сбил планку все три раза...
Я, конечно, рисковал, но другого выхода у меня не было, пусть бы я умер, но 218 я бы уже не взял...
Позже, остыв, Глухов наконец понял это. Приблизившись, он тихо сказал мне:
– Уполз... Ну смотри! В другой раз такого никогда не случится!
Я широко улыбнулся, ответил:
– Правильно! В другой раз я тебя и близко не подпущу!
Этой фразой я закрепил свое прежнее моральное преимущество. И действительно, другого раза у Глухова уже не случилось...
Через месяц Кислов уговорил меня полететь на состязания в Норвегию. Уговорил, потому что я заболел гриппом. Ведущие прыгуны разъехались кто куда: в Польшу, во Францию, в Италию...
Матч СССР - Норвегия проводился впервые, нам хотелось его выиграть. С температурой 37,8 я отправился в Скандинавию. За ночь до соревнований я, как и в Токио, опять выпил стакан "Зверобоя". Наутро температура спала. Но слабость осталась.
В сектор я вышел на трясущихся ногах, перед глазами плавали мутные круги.