Не измени себе
Шрифт:
Вечером я получил известие: Воробей умер.
В Киеве на кладбище я увидел свежий могильный холм, дощечку с надписью:
"Воробьев Иван Алексеевич 1934-1967 гг.
Капитан Советской Армии, чемпион мира".
С фотографии он смотрел на меня и, кажется, спрашивал: "Ну, как дела, Дима?"
Вслух я ответил ему:
– Плохо.
И заплакал.
КАЛИННИКОВ
Неожиданно мне позвонил известный прыгун Буслаев. Оказывается, он уже около трех лет мучается с ногой, причем лечился у самого Зайцева. А дело-то несложное -
Буслаеву я отказал. Во-первых, обидится Зайцев, во-вторых, меня продолжали обвинять в саморекламе, если бы я без очереди положил в клинику человека, на меня бы тотчас обрушился новый шквал. К тому же в это время вокруг моего метода вновь развернулась такая дискуссия, что я обомлел.
На страницах специального медицинского журнала двое авторов опубликовали статью об истории развития компрессионно-дистракционного метода. Вот основные положения, к которым они пришли.
"Наиболее современные методы компрессионно-дистракционных аппаратов были предложены и нашли практическое применение в ортопедии и травматологии еще в 20-х годах, то есть 50 лет тому назад".
Но это не все.
"За Менсоном (австрийским травматологом) следует признать первенство в предложении кольцевого варианта наружного компрессионного аппарата. В 1944 году Менсон разработал метод постоянной компрессии костных отломков вплоть до их сращения. Калинниковым предложен аппарат, где соблюдена методика проведения спиц, предложенная Менсоном".
Выходило так: я, который получил на свое изобретение авторское свидетельство в 1952 году, унаследовал конструкцию Менсона, о которой он упомянул в 1953 году. Вор-провидец!
С первого взгляда бросалась тенденциозность статьи, явное намерение дискредитировать мой метод. Стена вновь пошла в атаку! Теперь она отчуждала от меня отечественный приоритет и отдавала иностранному ученому. По принципу: если не мне, пусть лучше чужой дядька слопает... То есть, "по Гумбольдту", я до конца "испил свою чашу" - мое изобретение миновало три классические стадии.
Сначала: "Какая чушь!"
Затем: "В этом что-то есть".
Наконец: "Кто же этого не знал раньше!"
В журнал я тотчас послал опровержение. Месяц спустя (для этого пришлось затратить немало усилий) его напечатали.
БУСЛАЕВ
Через полгода предстояли Олимпийские игры в Мехико. Газеты напечатали серию очерков о тех спортсменах, которые могли претендовать на золотые медали в Олимпиаде. Обо мне, естественно, ничего сказано не было.
Но именно поэтому я вдруг опять стал получать письма. Люди писали отовсюду. Все интересовались моим здоровьем, планами на будущее, всех беспокоил один и тот же вопрос: буду я снова прыгать? Благодаря этим письмам я воспрянул духом. Прошло три года, как я исчез со спортивного горизонта, а меня не забыли. Я, оказывается, нужен массе незнакомых людей.
Я вновь вспомнил о Калинникове и решил добиться разрешения на госпитализацию
Аэродром в Сургане был небольшой, однако народу меня встретило много. С цветами. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал. У трапа стояли три машины. Комсомольцы усадили меня в "Москвич", отвезли в гостиницу и на весь период пребывания в Сургане взяли надо мной шефство.
На следующий день состоялся консилиум. В клинику я явился с тремя десятками рентгеновских снимков - они отражали всю историю моей болезни.
Калинникова я представлял иным: в очках, сухонького, стареющего. Он оказался крепким, широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, с черными пышными усами и сильными пальцами. Держался он просто, уверенно, одет был в самый современный костюм с галстуком.
На консилиуме присутствовали еще десять хирургов - его ученики. Они долго рассматривали, передавая друг другу, мои рентгеновские снимки, говорили, что здесь необходимо поставить какое-то кольцо, там под таким-то углом пропустить штыковую спицу. Я пытался понять смысл их разговоров. Меня раздражало собственное волнение. С какой стати? Сколько уже было подобных консилиумов? Все повторяется!
Неожиданно Калинников обернулся ко мне:
– Вы какой наркоз предпочитаете? Обычный или перетуральный? При перетуральном наркозе обездвиживается лишь нижняя половина тела. То есть во время операции вы пребываете в полном сознании, но боли не чувствуете. Вам, наверное, известно, что общий наркоз может отрицательно отразиться на сердце, на почках - у кого как. А перетуральный почти безвреден.
– Погодите...
– я не мог поверить.
– Вы хотите сказать, что я смогу ходить, как прежде?
– Конечно! Иначе бы мы вас не вызвали!
Я пробормотал:
– Извините... Я хотел лишь уточнить: я буду ходить без костылей?
Врачи отозвались дружным хохотом. Калинников улыбнулся.
– На абсолютно ровных ногах. Понимаете? Можете быть свободны.
Я поднялся и поковылял из его кабинета на костылях.
Меня (в который уже раз!) положили на операционный стол. В предоперационной уже бубнил голос Калинникова. Он вошел с ассистентами.
– Ну, как себя чувствуете?
Я ответил:
– Как обычно.
– Прекрасно!
Он взял в руки дрель, напоминающую огромную бормашину, и нажал под столом педаль. Стальная спица закрутилась с бешеной скоростью и стала сверлить мою кость.
– Ох-х!..
– захрипел я.
– Вы чего кряхтите? Больно?
– Нет. Представляю просто.
– Ну, тогда поехали дальше!
Спица выскочила с другой стороны кости. Через полчаса (после пяти проведенных спиц) я спросил:
– Еще... долго?
Калинников, уже весь потный, указывая на мою ногу, что-то возбужденно объяснял своим ученикам. Он вдруг наклонился ко мне.