Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

Протасов в своей речи дал высокую оценку диссерта­ционной работе Дроздова, но, сделав несколько незначи­тельных замечаний, осудил Бориса Андреевича за острую полемичность сделанного им доклада.

Примерно такую же оценку диссертации дали и другие оппоненты. Все они неизменно не одобряли полемичного тона соискателя.

— Но неужели же диссертант обязательно должен бубнить как пономарь в старину? — это опять Кириллов подал голос.

Зал снова оживился.

В это время один из троих пареньков, сопровождав­ших Зыкова, вышел в проход, подошел к сцене и про­тянул Николаю Афанасьевичу записку. Резников взял ее, быстро прочитал и тотчас передал представителю ВАК. Тот пробежал ее глазами, неопределенно пожал плечами и молча возвратил записку председателю.

— Товарищи! Слово просит токарь-скоростник Павел Порфирьевич Зыков.

Зал примолк. В группе Протопоповой стали перегля­дываться, раздался шепоток: «Кто это Зыков?» — «А кто его знает. Сейчас скажет».

Павел Порфирьевич, еще больше раздобревший с тех пор, как в последний раз его видел Дроздов, твердо шел по проходу. Он не озирался ни вправо, ни влево. Смотрел строго перед собой, но, наверное, вряд ли что или кого видел. Он солидно, неторопливо поднялся по короткой боковой лестничке, неся под мышкой пухлую перепле­тенную рукопись, переложенную бумажными закладками, и книгу Дроздова, также с закладками. Вот он нетороп­ливо устроился на трибуне, извлек из кармана листки, отпил глоток воды из стакана. И только рука выдавала его отчаянное волнение, она дрожала.

Наконец Зыков поднял объемистый том и показал его залу.

— Дорогие товарищи! Это вот и есть главный труд моего уважаемого земляка, старого товарища, с которым мы когда-то в тридцатом году вместе прибыли в Москву. То, что я сегодня сообщу вам, конечно же, неприятное и печальное событие. Но, товарищи, я это обязан сде­лать. Моя рабочая совесть не позволяет мне молчать.

Зал, замерший при первых словах Зыкова, тревожно загудел, люди задвигались, стали переговариваться.

— Спокойно. Спокойно, товарищи,— поднялся Резни­ков.

Павел Зыков с достоинством кивнул головой, как бы принимая в свои союзники председателя ученого совета, и продолжал:

— Прошу вас взглянуть на эти закладки. Их здесь четырнадцать. Наберитесь терпения все выдержки полно­стью выслушать. Это очень важно и весьма принципи­ально. Вы позволите? — вежливо повернул он голову к профессору Резникову.

— Прошу, прошу, товарищ Зыков.

Павел Порфирьевич добросовестно стал читать один за другим отрывки из книги Дроздова. Все, что он читал, было смело и, главное, било в одну и ту же цель. Созда­валась какая-то единая и довольно строгая картина, из которой было ясно, как последователен и настойчив ав­тор, доказывая, по сути дела, одну и ту же идею, но под­ходя к ней с разных сторон. Отличная была иллюстра­ция к тому, о чем раньше с такой страстью и убежден­ностью говорил Борис Андреевич. Кто-то из слушателей, не понимая, к чему клонит оратор, даже зааплодировал. Но

на него зашикали, и он растерянно, ничего пока что не понимая, как, впрочем, и другие, притих.

— Не правда ли, талантливо, свежо и принципиально звучит?

— Мы разделяем вашу точку зрения,— подтвердил Николай Афанасьевич, пряча усмешку.— Во всяком слу­чае, я выражаю свое личное мнение. Даровито и дально­видно.

— А теперь самое главное. Все эти отрывки, которые вы терпеливо выслушали, написал и опубликовал ранее в солидных изданиях товарищ Андреев. А мой уважа­емый земляк Борис Андреевич Дроздов полностью их привел в своей так называемой диссертации и даже не закавычил.

Зал потрясенно молчал. Проходили секунды. Наконец встал профессор Резников. Теперь он улыбался. Без­звучно хохотал и Дроздов.

И вдруг зал взорвался. Крик, шум, свист. Кто что говорил, о чем кричали, к кому обращались — невозмож­но было что-либо понять.

Зыкову надо было бы уйти, основываясь на той клас­сической цитате, которая гласила: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Но уходить он не захотел. С ви­дом человека, отважно исполнившего свой долг, Зыков медленно собирал свои листки, аккуратно размещал по своим местам закладки и все чего-то ждал. Было видно, как он наслаждался. Ни в зал, ни на председателя уче­ного совета, ни тем более на Дроздова он не смотрел. И упустил удобный момент для того, чтобы удалиться со сцены.

А зал между тем стал утихать. Всех смутила широ­кая, но далеко не добродушная улыбка профессора Рез­никова.

Но профессор не спешил. Он спокойно и терпеливо ждал. Именно это спокойствие и возымело действие.

Гул утих. И только тогда Зыков вознамерился уда­литься со сцены. Но профессор Резников остановил его.

— Прошу вас, верный друг нашего товарища Дроз­дова, задержаться. Следовало бы, конечно, ответить Бо­рису Андреевичу, но товарищ Дроздов, надеюсь, не бу­дет возражать, — профессор обернулся к Дроздову и слегка поклонился ему, — если лично мне, председателю совета, будет доверена честь обнародовать документ, о котором мы заранее побеспокоились, чтобы обезопасить и себя, и члена нашего коллектива от таких вот весьма бдительных земляков-товарищей.

— Пожалуйста, пожалуйста, — весело отозвался Дроз­дов.

Николай Афанасьевич порылся в папке и с подчерк­нутой торжественностью извлек лист глянцевитой бума­ги и показал его залу.

— Прошу обратить внимание. С грифом и круглой гербовой печатью. А внизу весьма авторитетная подпись.

И он стал читать. Читал медленно, чеканя каждое слово. Сущность прочитанного сводилась к тому, что из сорока двух опубликованных работ товарищем Дроздо­вым Б. А. сорок одна работа была подписана псевдони­мом Борис Андреев. И лишь под одной из них — статьей, посвященной проблеме морального износа машин, слу­жившей одновременно рецензией на книгу В. В. Прота­сова,— значилась истинная фамилия Бориса Андреевича.