Не измени себе
Шрифт:
На третий день Вальцов явился в цех задолго до гудка, успел кое-что сделать, а через час сказал Борису:
— Меня тут… приглашают для выяснений. Комиссию организовали. Надо, браток, кое-кому сдачи дать. Должен уйти.
Явился он в тот день лишь под конец смены. Какой– то серый, с плотно сжатыми губами. Работать начал с ожесточением, движения были точными, четкими, а взгляд отсутствующим. Казалось, он почти не думал над тем, что делали руки, сильные, крупные, заросшие рыжеватыми волосами. Не отрывался до
— Как?
Будто кошку по загривку, Вальцов погладил выточенную линейку ладонью и произнес загадочные слова:
— Голыми руками не берись.
Работу и в самом деле выполнил неплохо.
Мылись они вместе. Вместе вышли на улицу.
— Пивка бы сейчас, браток. Пару—тройку кружечек да с воблочкой, а? Как, Борис Андреич?
— Да я… как-то не очень по этой части,— застеснялся Дроздов. К пиву он был и в самом деле равнодушен, как и ко всему спиртному, а вот побыть с Вальцовым ему хотелось.
Полуобняв Бориса, Вальцов встряхнул его, хохотнул дурашливо и широко зашагал, не отпуская от себя. Борис едва поспевал за бывшим моряком. Наконец выровнял свой шаг. Шли молча, думая каждый о своем.
«Сколько же ему лет сейчас?»— подумал Борис, незаметно вскидывая взгляд па Вальцова. А тот уже, казалось, отошел от своих грустных мыслей, в его глазах играли смешинки.
Вдруг Вальцов резко остановился и заговорил убежденно и зло:
— Конечно, я кажусь тебе странным человеком. Знаю. Чувствую. Однако всего рассказать сейчас не могу. Одно запомни: классовая борьба не заглохла, сейчас очередная ее вспышка.
— Классовая борьба?.. Сейчас?!
Вальцов покрутил головой, будто стараясь получше рассмотреть Дроздова.
— Слушай, комсомолия. Ты вообще понимаешь, что сейчас происходит? В деревне, например?
— Могу ответить запомнившимися мне словами из решения съезда,-—ответил Борис.-—Говорю по памяти. Конфискация земель у помещиков была первым шагом Октябрьской революции в деревне, а переход к колхозам является вторым…
— …притом решающим шагом в деле построения фундамента социалистического общества,— закончил фразy Вальцов.— Если сможешь, выучи наизусть ленинские
слова. О кулаке,— он тронул рукою плечо Дроздова.— Слушай: «Кулаки — бешеный враг Советской власти. Либо кулаки перережут бесконечно много рабочих, либо рабочие беспощадно раздавят восстания кулацкого, грабительского меньшинства народа против власти трудящихся. Середины тут быть не может». И еще. «Мы стояли, стоим и будем стоять в прямой гражданской войне с кулаками. Это неизбежно».
— Сурово сказано. — Борис зябко повел плечами.
— А ты хочешь, чтобы кулацкий нож по твоему горлу прошелся?
— Нет, не хочу.
— То-то же. Пойдем в нашей политграмоте дальше. А общую картину по всей матушке-России можешь представить?
— Отчего же нет?
— И что уловил?
—
1 Именно так. Бешеное сопротивление кулака обобществлению средств производства. А почему?— Вальцов увлек Бориса в сторону.— Да потому, что тем самым он лишается экономической базы, уважаемый Борис Андреич. И перестает существовать как класс. Улавливаешь? О размахе промышленного строительства ты, конечно, больше знаешь, чем о коллективизации. Рабочий класс расправил могучие свои плечи. Пошел в наступление. А может ли мелкое крестьянское хозяйство прокормить армию рабочих, обеспечить растущую промышленность сырьем? Нет, друг мой. Что прикажешь делать государству, партии? Пойти на поклон к кулаку? Чтобы кулак диктовал форму экономических отношений? А кулак взял да и ответил так называемой «хлебной стачкой» — припрятал свой хлеб…
— Я слышал… кое-кто призывает повременить с кооперированием в сельском хозяйстве.
— Повременить — это значит отступить. Не может партия встать на этот путь. Решено ускорить темпы коллективизации, чтобы спасти от уничтожения средства производства. Кулак понял, что с государством пролетариата шутки плохи, и, изменив тактику, пошел на самораскулачивание. Добро свое стал сбывать направо и налево, коров, лошадей под нож пускать.
— Выходит, ежели не мне, пусть никому?
— Правильно понимаешь, комсомол. И это не все. А террористические акты? Сотнями, может, и тыщами гибнут наши люди. Кулачье даже религию брало себе па службу. Поди, слышал про «святое письмо»?
— Это когда кричат, что колхозы есть творение антихриста? — усмехнулся Борис.
— В самое яблочко. Ты, оказывается, не такой уж темный, комсомол.
— Обидеть меня вам не удастся, гражданин политик.
Вальцов лишь улыбнулся в ответ.
— Не обидеть. Побольше сказать, что сам знаю, чудак-человек. На какие только подлости не способны кулаки! Знаешь какой лозунг они выбросили? «Сеяли вместе — убирать будем врозь».
— По-моему, это прямой призыв к произволу.
— Соображаешь, комсомол. Для вчерашних единоличников, мелких собственников, в душе которых тысячи сомнений,— это все равно, что зажженную спичку бросить в ведро с керосином. А когда разоблачили кулацкий вывих, он, кулак, сует в карман фальшивый документ — и в колхоз и разложит его, гад, изнутри… Представь, что может натворить такая вражина в несплоченном коллективе.
— Так распознают же его…
— Эх, мил человек! Я в партии, почитай, пятнадцать лет без малого, а видишь, что со мной сотворили. Ворошилов в ЦКК мою бумагу со своей запиской послал. А если б меня не знал Климент? Все, Дроздов, не просто.
— Восстановят вас, Иван Федосеич.
— Ни минуты не сомневаюсь. Тот же Ярославский знаешь что сказал обо мне подобных: врагу выгодно хорошего партийца вычистить, а дрянцо оставить. Кулацкие это происки…
— Но все-таки не пойму. Наши-то ответные меры почему так несвоевременны?
— Ну… я бы так не говорил. Принимаются, и даже слишком поспешно. На мой взгляд, иногда нарушается принцип добровольности при вступлении в колхоз. Этот вот грешок имеется…
— Зачем вы такое говорите, Иван Федосеич? Тут все– таки линия партии…